— Ты так полагаешь?
— Да тут и думать нечего, — энтузиастически заявил Волховской. — Чего ты теряешь? А тут такая женщина — мечта поэта! Чудо как хороша. Уверяю тебя — не пожалеешь.
Весть о том, что князь Антуан поставил на кон свою красавицу‑жену, распространилась по дому мгновенно. Вокруг стола с сидящими напротив Таубергом и Голицыным собрались уже не полтора десятка зевак, но целая толпа зрителей. И гудела она, будто растревоженный улей. Польщенный всеобщим вниманием, Антуан приободрился и произнес:
— Итак, господин майор, я повторяю свое предложение: моя жена против всего, что вы у меня выиграли.
Тауберг хмыкнул и после недолгого молчания коротко бросил:
— Согласен.
Принесли две новые колоды карт. Перемешав свою, Тауберг вынул из колоды даму и положил рубашкой кверху.
— Прошу, — протянул свою колоду Ивану Голицын.
Тауберг снял колоду банкомета, и игра пошла.
У князя Антуана уже заметно дрожали руки. Тауберг казался внешне спокойным, но по капельке пота, стекавшей по его виску, можно было определить, что и ему все это дается не просто. «Может, зря я ему посоветовал согласиться?» — заметив эту капельку, засомневался Волховской. Вообще, флигель‑адъютант князь Борис Сергеевич Волховской не часто утруждал себя сомнениями, прекрасно понимая, что сделанного или сказанного уже не воротишь, а стало быть, нечего о том и сожалеть. Но, глядя на кипу ассигнаций возле локтя Тауберга и расписку на имение, он искренне пожалел о сказанном. Жалко будет, если беспоместный Иван все это проиграет.
На этот раз Иван выбирал карту очень долго. Сомневался между девяткой и королем. Все же выбрал короля. И правильно сделал, ибо Голицын открыл девятку пик.
Князь Антуан велел принести вина. Сделал хороший глоток прямо из горлышка! Отпил из своего бокала и Тауберг.
— Ваше слово, — будто сквозь вату, услышал он нервический голос князя.
На этот раз Иван сомневался между восьмеркой и дамой. Выбрал даму бубен, положил и уставился ясными, кристально чистыми глазами на Голицына.
Дрожащими руками, обливаясь потом так, что от него едва ли не шел пар, Голицын открыл свою — восьмерка! У Тауберга при мысли о том, что он мог выбрать такую же карту, дернулась щека. Теперь его очередь! Только бы повезло. Что же крупье так тянет, ну же! Ну! Дама! Все! Голицын как‑то по‑детски пискнул, обмяк и уронил голову на зеленое сукно стола.
— Ваша дама убита! — хрипло произнес Тауберг и перевел взгляд на ликующего Волховского.
