Несмелый стук в дверь прервал иронические стенания князя.
— Кого еще там несет? — удивился Волховской, не спеша открывать дверь. — А знаешь, говорят, стройнее ножек, чем у нее, нет во всей Москве. А какая восхитительная грудь!
— Да знаю я! — неожиданно для себя самого соскочило у Ивана с языка.
— Знаешь? — с интересом посмотрел на него Волховской. — Уже?!
— Так получилось, — посмотрел в сторону Тауберг.
Несмелый стук в дверь повторился.
— Ну конечно, — насмешливо протянул князь и пошел открывать двери. — Тебе чего, Никита? — удивился Волховской, увидев на пороге запыхавшегося Никиту, камердинера князя Всеволожского. — Случилось что?
— Я его высокоблагородие господина Тауберга разыскиваю. У меня, — Никита обратился к Таубергу, — поручение к вам от его светлости.
— Что ж, прошу меня простить, я вас покину на какое‑то время, — произнес Волховской и вежливо удалился из гостиной.
— Ну, говори, зачем я понадобился твоему хозяину? — спросил Тауберг. — Дело какое?
— Дело, — тихо констатировал Никита. — А вернее будет — беда…
Вечером, возвращаясь к себе, Иван втайне, почти по‑детски надеялся, что вот войдет в дом, а там уже нет и следа чужого присутствия.
Дом встретил его настороженной тишиной и неярким светом редких свечей. Иван стал подниматься по привычно поскрипывавшим половицам, томительно вслушиваясь в настороженную тишину. Вдруг под лестницей послышался шорох, звук отворяемой двери, торопливый шепот.
— Кто там? — спросил Тауберг, чуть перегнувшись через перила.
— Это я, я это, ваше высокоблагородие, — послышался торопливый и, как показалось Ивану, чуть заискивающий голос Пашки.
— И что ты в этой каморе делаешь? — поинтересовался Тауберг.
— Дык это… живу я тут… тапереча, — чуть виновато ответил тот.
— Живешь? Тапереча? Это еще какого дьявола?!
Иван стал решительно спускаться вниз. Взъерошенный Пашка пулей вылетел из‑под лестницы и как бы нечаянно положил руку на перила, преграждая ему путь.
— Тут какая оказия, Иван Федорович… Уж больно женского полу в доме много, им и развернуться‑то негде, — начал он прочувствованно, — вот и уступил я свою комнату несравненной Ненилле Хрисанфовне. Чего же им в тесноте ютиться с их деликатной натурой? А я человек свычный…
— Что за фарс ты мне тут представляешь? — прервал его Иван. — Что за лепет? Какая деликатная натура может быть у этой валькирии?
В этот момент в каморе что‑то тяжело грохнуло, будто бревно уронили. Тауберг вздрогнул и во все глаза уставился на покрасневшего Пашку. Тот отвел блудливый взор и смущенно выдавил из себя:
