Однажды на рауте у губернского предводителя Вешнякова случился некий казус. Александру Федоровну как гостя особого, в свою очередь, решили угостить новомодной местной знаменитостью — актрисой Анастасией Аникеевой, примой и «первым талантом» актерской труппы театра отставного прапорщика Есипова.
— Это крепостная девица Павла Петровича, — перед тем как познакомить Каховскую с Аникеевой, сообщил Александре Федоровне предводитель Вешняков. — Ей нет еще и двадцати, но она уже исполняет роли первых любовниц в нашем театре. Если бы вы видели, как она играла Ильмену в «Синаве и Труворе» Сумарокова! — закатил глаза к потолку Вешняков. — Прима! Фемина! Хотя она не красавица, но когда играет на сцене, от нее положительно невозможно оторвать глаз! Многие молодые люди решительно сходят по ней с ума; наш пиит Григорий Городчанинов уже успел предложить ей руку и сердце и был отвергнут, а корнет Алябьев и капитан Бар-бот де Марни даже стрелялись из-за нее в Нееловской роще. Так что у вас в столицах Сандунова, Шевалье да Настенька Берилова, и у нас, стало быть, своя Настенька имеется, и ничуть не хуже…
Аникеева оказалась хрупкой девушкой небольшого роста, еще напоминающей подростка, но уже с замечательно сложенной фигурой. Она была черноволоса, как Каховская, и у нее были столь же выразительные карие глаза, как и у Александры Федоровны. Они вообще были похожи, как родные сестры, хотя у актрисы перед Каховской имелись преимущества: Настенька была моложе своей сестры лет на десять и на полголовы ниже ростом. Но это была еще только первая половина казуса. Вторая его половина заключалась в том, что на обеих в тот вечер оказались совершенно одинакового цвета мардоре[2] гродетуровые платья с атласной талией. Иная дама, а уж, тем паче сенаторская дочка, посчитала бы себя оскорбленной подобной схожестью с крепостной девкой, однако не таковской была Александра Федоровна. Она искренне рассмеялась и громко произнесла:
— Верно, мы обе шили свои платья у одного портного.
— Вряд ли, мадам, — ответила Настя и сделала привычный книксен. — Ваше платье много элегантнее.
Каховская подняла бровь и взяла Настю под руку. Более в этот вечер они не расставались.
Немногочисленные дамы, ожидавшие конфуза со стороны Каховской и, приготовившись посмаковать замешательство и неловкость бывшей их землячки, возомнившей себя столичной гранд-дамой, были обмануты в своих ожиданиях, и вечер продолжился, как и все подобные вечера, где собравшиеся знали все друг о друге, а стало быть, ежели и не являлись, то, по крайней мере, казались естественными и непринужденными, соблюдая наиважнейшее правило светского общества: non seulement ktre, mais pazaotre
