— Где князь Борис Сергеевич? — гаркнул вдруг гость и перевел взгляд на лакея. И тот, узрев во взоре долговязого отставного поручика нечто такое, после чего обычно следует удар в ухо, стер с лица усмешку и пролепетал не своим голосом:
— Они у себя… ваше благородие. В кабинете-с. Работают. Просили проследить-с, чтоб им никто не мешал. Но вам, конечно…
Ткнув лакея ладонью в грудь, после чего тот отлетел в сторону сажени на полторы и едва устоял на ногах (а что, если бы это была не ладонь, а кулак?), Кекин быстрым шагом, через две ступеньки, поднялся по лестнице и, пройдя через анфиладу комнат, вихрем ворвался в кабинет Бориса.
— Эт-то что за новости?! — рыкнул, не поднимая головы от бумаг, Болховской и выпустил струйку сигарного дыма. — Разве я тебе не говорил, чтобы никого ко мне… А-а, это ты, — удосужился, наконец, взглянуть на вошедшего Борис. — Чего такой взъерошенный? Случилось что?
— Может случиться, — бросился в кресла Кекин, переводя дух.
— Значит так, — буркнул Болховской. — Ты покуда отдышись, а я через минуту закончу. И буду весь к твоим услугам.
— Но…
— Через минуту, — отрезал князь и вновь углубился в толстую хозяйственную книгу. Ровно через минуту он захлопнул ее и, глядя мимо Нафанаила, произнес:
— Каков мерзавец! Тысяч на семь он меня надул в прошлом годе…
— Кто? — не понял Кекин.
— Да этот Кутлер, мой управляющий. Сегодня же уволю его ко псам собачьим. И велю выпороть на конюшне.
— Ты его лучше под суд отдай, — посоветовал малость подуспокоившийся отставной поручик. — Пусть в колодках годков пять походит.
— Размечтался, — усмехнулся Болховской. — Ты что, не знаешь наших крючкотворов-судейских? Откупится, каналья. Уж лучше я ему всыплю покрепче в задние ворота, дабы долго помнилось, да такой волчий билет выправлю, что его ни один помещик за версту к себе не подпустит. Все больше пользы будет. И не спорь, — наконец, посмотрел на фронтового товарища князь. И усмехнулся. — Ну что, отдышался?
— Да, — ответил Нафанаил.
— А вот теперь сказывай, что тебя ко мне принесло.
— Где Анна Петровна?
— У себя в Пановке, — слегка нахмурился Болховской.
— Ей грозит опасность, — быстро произнес Кекин. — Я… думаю, я полагаю, — было видно, что слова даются ему с трудом, — что виновницей всех… несчастий в городе является… Елизавета Романовская. Она, верно, больна, душевно больна, собою не владеет… — Нафанаил Филиппович судорожно вздохнул и с невыразимой мукой добавил: — Я упустил ее из виду. Думаю, Анне Петровне грозит опасность.
