Лето 1817 года
— Аннетта, свет очей моих, что ты делаешь в этом скопище праздности и порока? — воскликнул князь Болховской, с веселым изумлением вглядываясь в знакомое с детства до мельчайшей черточки лицо Анны Косливцевой. — Что за неведомая сила оторвала тебя от твоих книг, лохматых любимцев и других прелестей сельской жизни?
— А ты не меняешься, шаматон. Такта как не было, так и нет, — в тон ему ответила Анна. — Так и не удосужился выучиться куртуазности в отношениях с барышнями. Но я все равно рада тебя видеть.
— Я тоже рад, что мне не пришлось тащиться в Пановку, чтобы выразить свое почтение вашему семейству. Как поживает батюшка? С твоими братьями я время от времени вижусь в Петербурге.
— Писали они мне о ваших «встречах». Все проказы да озорство на уме, — чуть насмешливо сказала Анна. — Пора бы вам остепениться, юноши пылкие.
— С каких это пор ты стала такой чопорной и благоразумной? — поинтересовался Болховской. — Меня не проведешь, бесенок. Уж я-то твою натуру хорошо изучил. И всех чертей в твоем тихом омуте в лицо знаю. Помнишь, какие кунштюки ты в детстве придумывала? Правда, отдуваться, чаще всего, приходилось нам с твоими братьями.
Они улыбнулись друг другу понимающе и чуть снисходительно, как улыбаются люди, связанные общими воспоминаниями, общей прошлой жизнью со всеми ее секретами и своим особым языком, когда одно слово, взгляд, улыбка говорили больше, чем десяток фраз.
Сколько Борис себя помнил, непоседливое семейство Косливцевых неизменно присутствовало в его жизни: суровый Петр Антонович с густыми бакенбардами и громовым голосом, верные товарищи и большие шалуны Павел с Егором и, конечно, их неизменная спутница и наперсница Анна. На его глазах из неуклюжей малышки она превратилась сначала в бойкую отроковицу с вечно поцарапанными локтями и коленками, потом в порывистую девушку, смотревшую на мир ясным и внимательным взором. И надо признать, что этот взор время от времени тревожил сердце Болховского, вызывая непонятное ему томление по чему-то далекому и несбыточному, вечно ускользающему, как бесплотная Фата-Моргана.
В одиннадцать лет сокровенной мечтой этой странной девчушки было стать капитаном (а лучше лихим корсаром), путешествовать по морским просторам, бросая вызов стихиям. В восемнадцать она заявила отцу, что не собирается выходить замуж, поскольку сидеть за пяльцами, топтать ноги в бальных залах и вести прескучные разговоры с местными кумушками, разливая чай, не для нее. А в годину войны с Бонапартом вслед за братьями рвалась в армию добровольцем, объясняя это тем, что ездит верхом и обращается с оружием не хуже мужчины, и даже затеяла побег, и лишь железная рука Петра Антоновича сумела отвратить ее от столь рискованной эскапады.
