Ее затуманенный, невидящий взор все же успел различить какой-то темный предмет, летящий прямо на нее, затем где-то внутри головы хрустнуло, и стало совершенно темно. Сколько она пребывала в этом состоянии, она не знала. Очнулась же оттого, что стала задыхаться. Открыть глаза не удалось: что-то мягкое, что не давало дышать, обволокло все лицо. Превозмогая боль, она попыталась сдернуть это мягкое, но оно будто приросло к лицу. Из последних сил, с разрывающимися легкими, она сделала попытку вывернуться из-под того мягкого и одновременно тяжелого, что лежало на ее лице. Тщетно. Легкие уже пылали огнем. Она приоткрыла рот, чтобы глотнуть воздуха, но его не было. Над гудящей и готовой вот-вот разорваться головой вдруг послышался хриплый смешок.
«Так ангелы не смеются», — подумалось ей вдруг. Боль отступила, и только тонкий звон мелких колокольцев, доносившийся откуда-то издалека, говорил ей, что она еще жива. Но скоро стих и он…
Человек в шляпе и летнем рединготе стоял в саду небольшой усадебки на Горшечной улице уже третий час. Терпения ему, верно, было не занимать, потому как он не сводил взора с крыльца одноэтажного особняка и лишь единожды изменил позу. Наконец, двери особняка открылись, и с крыльца в сад спустились две фигуры, женская и мужская. Было довольно светло, к тому же за столь продолжительное время нахождения в саду, человек в рединготе столь обвыкся с темнотой, что мог различать любые, даже самые мелкие предметы. Поэтому он сразу признал в женщине владелицу особняка мадам Натали Адельберг, а в мужчине — князя Болховского. При виде его человек в рединготе нахмурился и принялся теребить сухую яблоневую ветку.
— Мне пора, — услышал он голос князя, и началось их долгое прощание с поцелуями, вздохами и весьма смелыми ласками, лицезреть кои, по-видимому, не доставляло человеку в летнем рединготе никакого удовольствия. Напротив, он скрипел зубами, нервически теребил яблоневую ветку, и ежели бы имелась возможность взглянуть на него вблизи, то можно было бы увидеть, как сильно искажено яростью и болью его лицо.
Оно стало совершенно белым, когда Натали вновь потянула Болховского в дом. Человек в шляпе и рединготе сжал ладонь, и ветка, которую он теребил, сломалась. Звук был такой громкий и сухой, будто невдалеке кто-то выстрелил из винтовки.
— Кто здесь? — послышался голос Натали, и белое пятно ее лица повернулось в сторону человека в шляпе, прячущегося за стволом яблони. Надвинув шляпу по самые глаза, он стоял, не смея дышать и проклиная себя за такую оплошность. «Надо быть сдержаннее, — молоточками стучало в мозгу. — Надо быть осторожнее и сдержаннее».
