— Вот и складно все получается. Осень — самое время для свадеб, — поднялся с кресла умиротворенный Петр Егорович, а за ним последовал и Дмитрий, вздохнувший, как показалось Груше, с облегчением. — А покуда, прощайте. Доброго вам здоровья. Наши поклоны любезной Олимпиаде Фоминичне.
— До свидания, Петр Егорович… Дмитрий Петрович.
На пороге опекун обернулся:
— До отъезда я еще зайду проведать, ладно ли все собрано. От Нижнего до Саратова дорога не близкая.
Когда они вышли, Аграфена в бессилии опустилась в кресло. Решение поехать к бабушке Аграфене Федоровне Селивановой, что проживала с сыном своим и его шумным семейством в Саратове, пришло неожиданно. Не могла она более не то что в одном доме, но и в одном городе оставаться с Дмитрием Маслениковым. Не люба, вишь, она ему. Волосы и конопушки ему не нравятся! Аграфена посмотрела в зеркало, что висело меж окон зальцы. Все так же милая девушка, что и давеча, отражалась в нем, и была она, несомненно, рыжая. Сама Груша всегда гордилась своими волосами: густые, вьющиеся, цвета осенней листвы. Батюшка говаривал, что в них солнышко закатное запуталось, когда доченька на свет появилась. В остальном, пожалуй, прав ехидна Митяня. Не хороши веснушки, вот только свести их никакой возможности нету. И худенькая, не в пример другим купеческим дочерям. Аграфена тяжело вздохнула. За дверью послышался шорох.
— Тетушка! — позвала Груша. — Будет вам у дверей-то топтаться, ступайте сюда.
После нескольких секунд тишины дверь решительно распахнулась, и в зальцу вплыла Олимпиада Фоминична.
— Что это ты удумала, егоза? — недовольным тоном начала она. — Что за вояжи такие скоропалительные? С чего это нам понадобилось трястись до Саратова?
Вопросы сыпались из нее, как из прохудившегося мешка, и каждый острой болью отдавался в висках племянницы. Подняв влажные от недавних слез глаза, она сказала, стараясь придать голосу должную твердость:
— Это дело решенное.
— Когда ж ты его успела решить? Не грех и со старшими посоветоваться, — начала было распаляться Олимпиада Фоминична, но, увидев слезы в глазах девушки, всполошилась: — Да что стряслось-то, голубка моя? Обидел никак Петр Егорович? До седых волос дожил, а никакой деликатности с женчинами не признает. Али Димитрий чем не угодил? Дождутся ужо они у меня…
Она прижала Грушу к своей пышной груди и успокаивающе начала гладить мягкой ладошкой по пышным кудрям. Аграфена будто наяву увидела живописную картинку ожесточенной, но бескровной баталии: тетушка, как трехмачтовый фрегат, атакует неповоротливого Петра Егоровича и его самодовольного сыночка, а затем разбивает их в пух и прах, к полному восторгу благосклонной публики, то бишь ее, Грушиному, удовольствию. Увы! Сей славной тетушкиной виктории допустить было нельзя.
