— Надменный тип, считающий ниже своего достоинства ступить на кухню, назвал меня старой девой в двадцать девять лет! — негодующе воскликнула я. — И тут же потребовал прислуживать ему, намазывать хлеб маслом! Нет, это невыносимо!
— Меня он тоже назвал старой девой, — напомнила Эмили, — а ведь он даже не видел меня. Не обращай внимания. Ты всегда утверждала, что не выйдешь замуж.
— Да, но по своей воле. Мне дважды делали предложения, отклоненные мной. Старая дева — это перезрелая девственница, которую никто не любит и не хочет взять в жены.
— Ну и кто из вас надменный? — Овдовевшая Табби прищелкнула языком. — Я б не стала хвастать двумя предложениями по почте.
— Это свидетельствует о том, что у меня есть принципы. Я выйду замуж только в случае взаимного влечения, за человека, который любит меня и уважает всех женщин! — Изрядно раздосадованная, я опустилась в кресло-качалку у огня. — Мужчины вечно ставят «добродетельную жену» из притчей Соломоновых в пример «нашему полу». Что ж, она владела мастерской — выделывала покрывала и пояса и продавала их. Она была помещицей — покупала землю и насаждала виноградники![4] Разве в наше время женщинам дозволено подобное?
— Не дозволено, — признала Эмили.
— Из всех земных дел на нашу долю осталась только работа по дому да шитье, из всех земных удовольствий — бессмысленные визиты и никакой надежды на что-либо лучшее до конца жизни. Мужчины хотят, чтобы мы довольствовались сей унылой и пустой участью, постоянно, без единой жалобы, день за днем, словно у нас нет больше никаких задатков, никаких способностей к чему-либо другому. Разве сами мужчины могли бы так жить? Разве им не было бы тоскливо и скучно?
— Мужчины понятия не имеют, как тяжко приходится женщинам, — заметила Табби, устало покачав головой.
— А если бы даже имели, то ничего бы не стали менять, — добавила Эмили.
Наконец я со вздохом закрыла за мистером Николлсом дверь, ворвалась в папин кабинет и заявила:
— Надеюсь, сегодня мы в последний раз видели этого джентльмена.
— Напротив, — возразил отец. — Я нанял его.
— Ты нанял его? Папа! Ты, верно, шутишь.
— Он лучший кандидат, с каким я общался за последние годы. Он напомнил мне Уильяма Уэйтмана.
— Как ты можешь так говорить? Он совершенно не похож на Уильяма Уэйтмана!
Мистера Уэйтмана, первого папиного викария, любила вся община, а особенно моя сестра Анна. К несчастью, за три года до описываемых событий он подхватил холеру, когда навещал больных, и умер.
