— Это женские запасы, я и не предполагал.
Серафим Серафимович выдвинул из духовки противень.
— Лепешки, милости прошу. Библейский рецепт — мука и вода. Маца, можно сказать. Опреснок.
Он был чисто выбрит, в свежей клетчатой рубашке.
— Что это с вами? — спросил Петр Борисович и закашлялся от пара, дохнувшего из разломленной лепешки.
— Ничего, — удивился Серафим Серафимович и провел рукой по щеке. — А, это? Помирать, так с музыкой. «Наверх вы, товарищи, все по местам»… На самом деле, мне лучше. Кстати, а что это за кастрюля напротив венского стула?
— А, это Песику. Вчерашние макароны.
— И непременно надо напротив?
— Каждому свое.
Для усиления эффективности лекарства Петр Борисович решил использовать все компоненты: проварив твердые шишки, сунул в отвар букетик зверобоя, накрошил пижмы. Подумав — капнул марганцовки — хуже не будет. Остудив, протянул кружку Серафиму Серафимовичу.
— Радикальное средство. Или туда, или сюда.
Тот с подозрением глянул в кружку.
— Что еще за вермут? Букет Молдавии. Вы меня балуете, Петр Борисович.
Уже набухали окна серыми сумерками, а Савка не появлялся.
— Вы бы сходили, — посоветовал Серафим Серафимович, — мало ли что…
Петр Борисович налил отвар в термос.
Посвистывал ветер в сухой траве, надвигающаяся непогода трясла черные ветлы на деревенской улице, ломкие ветки втыкались в снег. «Тревожно что-то, — думал Петр Борисович, расталкивая опущенной головой встречный ветер, — как в «Слове о полку Игореве»».
Савка лежал на сырых, с ледяными нашлепками, досках моста и стонал. Его нежно-зеленый свитер был перепачкан, шапка свалилась с головы. Петр Борисович тронул его за плечо.
— Стой! — закричал Савка. — Куда пошел!
— Вставай, Савка, околеешь. Пойдем в избу.
— Ты кто? — таращился Савка. — Изнемогаю! Зачем!
Петр Борисович затащил его в избу и взвалил на кровать. Попытался снять валенки.
— Вот я тебя, — вкрадчиво пробормотал Савка, — зарежу, и под суд пойду!
Петр Борисович набросил на него тулуп, закрыл заслонку в прогоревшей печке и плотно притянул за собой дверь.
— Порвалась, выходит, дней связующая нить, — посетовал Серафим Серафимович. — Как-то даже не знаю, можно ли без Саввы стихи слушать.
— А чего их слушать. Там всего несколько и осталось. Знаете, мне и так неловко — как разнообразны пытки, которым я вас подвергаю.
— Оставьте, — серьезно сказал Серафим Серафимович. — Мне, в целом, хорошо. Сами говорите — разнообразие. А что касается природы, то я ее воспринимаю умозрительно. Вот вы сегодня зайчика видели. Или лисичку-сестричку. Или серого волка. Что бы вы могли увидеть такое, чего я не могу себе представить? Вы ведь, наверно, с натуры тоже не очень-то пишете. Так что, все в порядке. «Я горожанин. Я оттуда родом, где зелень приживается с трудом». Знаете такие стихи? То-то.
