— По чести, — сурово сказал Серафим Серафимович, — вы Савве новые валенки должны.
— Разберемся, — рыкнул Петр Борисович. — Савка, а что у тебя с рукой?
Кисть Савкиной руки, обычно черная, стала сизой и покрылась мутной пленкой.
— Пожог.
— Давай, маслом подсолнечным смажем.
— Не надо. Я уж на нее поссал. Должно пройти. Ты бы мне налил.
— Верно, — одобрил Серафим Серафимович. — За отвагу на пожаре.
— Да ведь нет больше.
— Что делать. Сходите к этой… батрачке.
— Не пойду, — отрезал Петр Борисович.
— Ну что за инфантилизм! Если б не моя нога…
— Я могу вас отвезти на санках.
Серафим Серафимович лег и повернулся спиной.
— Ты, Борисыч, вот что, — примирительно придумал Савка, — ты чаю мне завари. Только хорошего. Пачку на кружку.
В сенях, в поисках чая, Петр Борисович обнаружил вчерашнюю бутылку. На дне стояло граммов тридцать водки. Он с размаху хлебнул ее и тут же выплюнул — водка была кислая, видимо, выдохлась в открытой бутылке.
Чай, залитый кипятком, томился в эмалированной кружке.
— Привет из зоны? — не оборачиваясь, спросил Серафим Серафимович.
— Это как? — не понял Савка.
— В тюрьме сидели? — Серафим Серафимович заерзал ногой, укладываясь поудобней.
— Да нет, Херсимыч. Что я, вор? А чай… Мужик один научил. Хороший мужик.
— Скинь валенки, Савка, — вспомнил Петр Борисович, — а мои надень.
— Не жалко? — засопел Савка, разуваясь. — Хорошие валенки. Новые.
— Ничего, я твои заклею.
— Смотри, дело твое, — Савка притопнул в новых валенках, выпил чай и ушел.
Петр Борисович взял пустое ведро. Теплый свет от окна лежал на синем снегу, снег густел в пространстве, зеленел и, наконец, сливался с черными деревьями далеко, у колодца. Пробираться туда в темноте было немыслимо. Он набил ведро снегом, утрамбовал, как мог, и понес в избу. На чайник хватит.
Серафим Серафимович дремал. В темноте, как по команде, заболели плечи и спина, заныли ноги. «Завтра только вторник. А что, если Митяй вообще не приедет…» Петр Борисович не успел ужаснуться в полной мере — сработало чувство самосохранения, и он уснул.
Желтое морозное солнце грело глаза, по оконной раме, оскальзываясь, боком передвигалась синица, постукивала клювом в стекло, постукивал по полу палкой Серафим Серафимович, растапливал печку.
— Я вот что подумал, — гулко сказал он в топку. — В России пьют оттого, что холодно. А отчего пьют, скажем, в Мексике?
— Оттого, что жарко, — предположил Петр Борисович, сбрасывая одеяло. — Вы уверены, что снова не загорится?
