Предполагалось побыть дня три или четыре, и продукты были захвачены на этот срок, с учетом подножного улова. Весь 12-километровый путь от автобуса по заснеженной реке Серафим Серафимович помалкивал, откровенно смущаясь.
И вот… всего час, как добрались, изба еще не нагрелась, не выпили даже с устатку и со свиданьицем…
Вошел Савка, один из четырех постоянных жителей деревни. Он был видимо рад приехавшим живым людям, но поздоровался буднично, даже небрежно.
— Да-а, — сказал он, глянув на ногу Серафима Серафимовича. — У меня такое было в запрошлом годе. Винтовой перелом голени.
— Господь с тобой, — отмахнулся Петр Борисович.
— Ты, Борисыч, не махай, а дело делай. Шину сперва наложи, кусок вагонки пойдет. А потом — гипсовать надо.
— Чем же гипсовать!
— В том-то и дело. Подумай. А пока, видишь, — мужика трясет. Это шок у него. Ты его накрой ватным одеялом и водки дай. И мне налей.
Серафим Серафимович выпил и закрыл глаза.
— Может, мне вас на санках доволочь до больницы?
— На санках не пройдешь. Только на волокуше. — Савка понюхал корочку. — И то — нет.
— Скорее всего, — вздохнул Петр Борисович. — А вы видели фильм, недавно шел? «Пастух своих коров» называется. Не помню, кто режиссер.
— И что? — не открывая глаз, спросил Серафим Серафимович.
— Там один деятель гроб таскал по реке. Полчаса реального времени. Представляете?
— Зачем?
— Очень красиво.
— Гипсуй! — перебил Савка.
— У меня в сарае, — вспомнил Петр Борисович, — ведро с глиной. Для печки.
— Вы с ума сошли, — зашевелился Серафим Серафимович, — она все равно держать не будет. Только перемажете все.
— Годится, — кивнул Савка. — Нужна еще толстая бумага и марля. Для арматуры. Марля есть? Теща, небось, творог делала?
И бумага была. С незапамятных времен хранил Петр Борисович несколько листов ватмана, настоящего, гознаковского. Хранил для особо вдохновенных, торжественных акварелей. Но вдохновение приходило и уходило, потом настали новые времена со всевозможными торшонами и верже, а рынок, между тем, требовал холста и масла; ватман томился в рулоне, и больно было смотреть на замятые и потрескавшиеся края.
Вздохнув, Петр Борисович отрезал четверть листа.
— Захватывай пятку, — учил Савка. — Мотай, как портянку. А пальцы — оставь. Пусть пошевеливает.
— Протестую, — высоким капризным голосом протянул Серафим Серафимович. — Коль скоро вы надо мной изгаляетесь — требую наркоза!
— Налей ему, — скомандовал Савка, — и мне. Немножко. А сам — не пей. Тебе за печкой следить надо.
