Я дорого бы дал за возможность перечитать сейчас всю поэму. К сожалению, единственный ее экземпляр хранился у Ходасевича в его архиве и погиб во время оккупации, а в «Перекресточной тетради» сохранились только две вышеприведенные цитаты.
Варшавский поэт и критик Лев Гомолицкий отличался пристрастием к высокопарному стилю, к грандиозным проблемам и… редким безвкусием. В одном из своих произведений он в таких образах увидел воскресение мертвых и преображение мира:
…Воскресшие играют детки;
О, смерть, где мудрый твой ужал?
И в саване какой-то ветхий,
Стуча костями, пробежал…
Другой абзац — его же размышление о «безднах»:
…То — зыбь над бездной затаенной —
Застынь — не мысль — полудыши.
То бред и жалость полусонной
Полуживой полудуши…
От пристрастия к «полу» Гомолицкий не мог отказаться и в прозе: в одном из своих прозаических произведений он умудрился передвигаться по земле «полубосыми ногами».
Другой Варшавский поэт, С. Барт, обогатил этот отдел «Перекресточной тетради» лирическим стихотворением:
В слезах, в обидах, в судорогах
Вопи, душа, которой нет.
И пусть завоют на порогах
Тела, которых тоже нет.
А я храню в сознаньи чахлом,
Которое, пожалуй, есть,
Ночную муть, ночные страхи
И мне во тьме ни стать, ни сесть.
Вопи, кричи моя обида!
О, злые, злые имена
И ты, ничтожный мир Эвклида
И те и эти письмена.
В одном из прозаических произведений в «Современных Записках» — недосмотр автора и редакции — была напечатана такая фраза: «Она взяла ее (устрицу) и проглотила не жевая». Впрочем, если останавливаться на всех прозаических перлах «Перекресточной тетради», — места не хватит!
Отличались и «парижане».
Однажды некий поэт прислал Ходасевичу книгу стихов, в которой была такая строчка: «Я в вечности уже стою одной ногой».
Эта строчка привязалась к Ходасевичу, как назойливый мотив. Несколько дней подряд он всё возвращался к ней, качая головой. Наконец — его осенило:
Хвостова внук, о, друг мой дорогой,
Как муха на рогах, поэзию ты пашешь:
Ты в вечности уже стоишь одной ногой —
Тремя другими — в воздухе ты машешь.
Несмотря на свою нервность и обидчивость, Ходасевич, любя пародии и эпиграммы, нисколько не обиделся за сочиненную на него «пьесу» «Арион русской эмиграции» и внес в нее существенную поправку:
— «Не двух, а трех поэтик — Пушкин, Боратынский и Тютчев» — смеясь, сказал он, — Ходасевич вел от этих поэтов свою поэтическую генеалогию.
Арион русской эмиграции
Всё что хиреет, что хромает,
Что, вечной скукою кривясь,
