— Не пойму: Вам важно, чтобы зритель ощущал, что перед ним — не Земля, или, наоборот, зная, что это другая планета, не ощущал этой инопланетности?
— При том, что место действия — Арканар, все равно должно быть ощущение, что. это — Земля. Мы вообще снимаем современную картину, показывая людей, у которых наши мысли, наши идеи, наши страхи — только люди эти по-другому одеты. Я в первый раз снимаю картину о современности.
— В Вашей жизни были ли мистические моменты — как у Тарковского, например? Помните, когда его будто заставил кто-то выйти из дому во время бури, и в ту же минуту рухнула гигантская лиственница, развалив тот угол, где он спал?
— Да. Было. Другое. Мы летели с юга Франции и ночевали в аэропорту в Швейцарии. Долго ждали самолет, я задремал, и мне приснилось, что плохо с мамой, что мама — умирает. Проснулся в ужасе, уговорил Светлану поменять деньги, позвонить. Светлана вернулась и сказала, что все это чепуха, спи дальше. Она меня обманула, правду сказала, только когда мы прилетели: мама умерла за несколько минут до нашего звонка. То есть как раз в то время, когда мне это снилось…
— А к фильмам Тарковского — «Сталкер», «Солярис» — как относитесь?
— Когда-то очень любил «Сталкера», но я от него отошел, потому что он очень… сложенный. Я вижу потрясающее мастерство, но не вижу боли. Для меня, если режиссер снимает кино без боли в душе — то лучше не надо. «Сталкера» любил и разлюбил, а «Рублева» как любил, так и люблю. И вдруг полюбил «Солярис» очень сильно, потому что это был момент, когда у Тарковского кровоточило сердце.
— А «Жертвоприношение»?
— Я проплакал весь фильм. Там существует ужас перед смертью, хотя Тарковский, может быть, ее еще и не ощущает. А с самим просмотром была очень смешная, курьезная ситуация. Мы его смотрели в Югославии, когда у нас Тарковский был под запретом. Вчетвером смылись из гостиницы, не предупредив, естественно, приставленного к нам кагэбиста. А нам сказали: нужно, чтобы в зале было не менее пяти человек, иначе фильм показывать не будут. Мы предлагали оплатить пятый билет, но они — ни в какую. И тут прискакал кагэбэшник, который нас хватился. Работник кинотеатра радостно воскликнул: «Вот пятый, вот пятый!» И фильм нам показали.
— Благодаря кагэбэшнику, получается.
— Он полфильма посмотрел, заявил, что это идеологически неправильно, и ушел. А я проревел всю картину. Хотя она, может быть, и несильная картина по сравнению с другими. Но она также создана на предчувствии, на ощущении ужаса.
