— Уж молчала бы до поры!..
— Пошто это молчать-то? — ответил злой женский голос. — Пусть от своих знает, чем завтра чужие на смех подымут!..
Пашка с меловым лицом, пряча от всех глаза, прошел вперед и стал рыться в чемодане. Достал еще пол-литра и в первый раз налил себе. Варя из темного угла смотрела, как прошла судорога по его горлу, когда он опрокинул стакан.
После шумного разговора в избе стало очень тихо и страшно. В этой застольной тишине Пашка неожиданно произнес, криво и странно улыбаясь:
— Вот, значит, родичи дорогие… Чего я, значит, вам скажу. Женщин мы по Европе поглядели… И лучше полячек, чуете, нету. После их на своих-то, пожалуй, и глядеть не захошь…
Вдруг плохая улыбка сползла с Пашкиного лица, и он со страшной злобой бросил:
— Ну, хватит, посидели! Идите все отсюдова тотчас!
Гости, оробев, переглянулись. Загремели отодвинутые стулья, упала скамья. Старуха в смятении засуетилась.
— Уж извините, гостечки дорогие!.. Устал, выпил… И завтра будет день, милости просим.
Пашка сидел на постели, прикрыв ладонью глаза. Он не замечал, что его подкованный железом сапог дерет и топчет белое кружево подзора у кровати.
— Вот люди!.. — сказал он наконец глухо и горько. — Когда нажрались, тогда и высказали…
Он потряс опущенной головой, все еще не отнимая ладони от глаз. Потом поднял голову и посмотрел на Варю.
— Что это шумит? — спросил он, прислушиваясь.
— Дождь пошел, — тихо сказала Варя.
— Дождь… — повторил он. — Что же ты молчишь? Сказать нечего?
— Я, Павлик, другого люблю, — с трудом проговорила Варя.
Пашка поднялся, стал отстегивать ремень. Варя напряженно следила за его дрожащими, желтыми от табака пальцами. Пашка отстегнул ремень, отшвырнул его прочь и почему-то начал стаскивать сапоги. Босой прошел к окошку и уставился в глухую темноту.
— Я тебя на людях страмить не захотел, — произнес он, не оборачиваясь. Потом резко повернулся к Варе. — А как мне тебя назвать? Я два года воевал, под смертью ходил…
Варя ждала, что именно это он и скажет. И у нее было наготове: «Мы тут тоже не на печке сидели, стыдиться не приходится…» Но она только шепнула:
— Не будет у нас с тобой жизни, Павлик…
Он долго искал слова. Но, видно, не нашел, и с его покривленных губ вдруг посыпалась горькая ругань, слезы побежали из зажмуренных глаз. И Варе было непонятно, старается ли он ее оскорбить побольнее, или пытается уговорить, удержать, испугать.
— Каждую ночь… — Пашка выдохнул ругательство, — я тебя во сне ловил! Во мне сейчас… — он снова обругался, — каждая нервина плачет!.. Я теперь тебе подол здоровым гвоздем к полу прибью! Блудня, сволочь! Ехал, мечтал… Сука подзаборная!.. Ты у меня теперь по одной половице скакать будешь!..
