— Милая моя Кларисса, меня это нисколько не удивляет. Ты просто не поняла. Неудобство — это я. Соседский рояль — не более чем предлог. Кстати, мне спагетти, только проследи, чтобы проварились как следует. Дай-ка палку. Пойду его предупрежу. Этот самый Хольц поселился неподалеку. Впрочем, какие расстояния в «Приюте отшельника»! Здесь не дороги, а увитые цветами тропинки, маскирующие коварные неровности почвы. Юбер Хольц купил виллу в прованском стиле. Пока она выглядит слишком новой, как будто сошла со страницы каталога, но когда немножко обживется, будет совсем недурна. Для одинокого человека она, пожалуй, слишком просторна. Аллея, выложенная крупным булыжником и оттого напоминающая брод, упирается в дверь из натурального дерева, сейчас широко распахнутую.
— Есть кто-нибудь? — зовет Жюли.
— Входите, входите!
Хольц спешит ей навстречу. Он. дружески пожимает ее запястья, легонько потрясывая их — это заменяет рукопожатие.
— Вы в гости или просто заскочили мимоходом?
— И то и другое. В гости мимоходом. До меня дошли слухи, что кое-кто из соседей уже боится вашего рояля. Их не смущает, что они днями напролет держат включенными телевизоры, но, видите ли, в нашем маленьком коллективе индивидуалистов существует нечто вроде общественного мнения, и чтобы не создавать себе лишних проблем, к нему лучше прислушиваться. На меня можете рассчитывать. Я буду за вас.
— Спасибо. Зайдите взгляните, как я устраиваюсь. Вот здесь у меня что-то вроде общей комнаты. Мебель пока только завозят.
Жюли медленно обходит помещение и одобрительно говорит:
— Какой красивый камин. Я люблю камины. Вы собираетесь его топить по-настоящему?
— Разумеется. Настоящие поленья, огонь, книга — что может быть лучше?
— Возможно, — вполголоса роняет она. — Полагаю, что поначалу это должно нравиться. А там что?
— А! Это моя берлога.
Он приглашает ее зайти, но уже стоя на пороге комнаты, она внезапно вздрагивает. Комната очень велика, но кажется маленькой из-за того, что всю ее середину сейчас занимает огромный концертный рояль, сверкающий, как шикарный лимузин в выставочной витрине.
— Это «Стейнвей», — говорит Хольц. — Безумная мечта моей жены. Она перед смертью одержимо хотела его получить. Понимаю, что это глупо, но не мог же я ей отказать. Играть у нее уже не было сил, и она иногда просто нажимала любую клавишу наугад и слушала, как она звучит.
— А мне можно? — едва слышно от робости говорит Жюли.
Хольц широким жестом распахивает перед ней крышку инструмента, в которой, словно в зеркале, отражается залитое солнечным светом окно.
