Во-вторых, Молотов и Каганович (особенно — Молотов) к концу 1952 года из активной государственной деятельности высшего уровня всё более выпадали и поэтому вполне могли сосредоточиться на работе в Комиссии без ущерба для остальных своих обязанностей. При этом Молотов, как было уже сказано, представлял собой очень сильного мар-ксиста-обществоведа и теоретика. Не плавал в вопросах теории и Каганович.
Но Берия-то был и без того загружен, что называется, «под завязку», а делать что-то для галочки, абы как, он не привык и не умел. Сталин это знал, и если уж он привлёк Берию к важной теоретической, собственно говоря, работе, то, значит, у Сталина были на то вполне обоснованные резоны. По всему выходило, что Сталину был нужен в этой Комиссии, в дополнение к «чистым» идеологам и теоретикам, именно Берия.
Что же до Маленкова, то он присутствовал в Комиссии по, так сказать, штату — как один из секретарей ЦК. При этом Маленков был в Комиссии единственным, кроме Сталина, секретарём ЦК, но это так — к слову.
А, впрочем, может, и не к слову, может, за этим мелким фактом стояли крупные потенциальные перемены… В секретариат ЦК тогда входили Аристов, Брежнев, Игнатов, Маленков, Михайлов, Пегов, Пономаренко, Сталин, Суслов и Хрущёв. И отсутствие практически всех секретарей ЦК, а особенно — Суслова и Хрущёва, в Комиссии, призванной дать партии и стране новую, по сути, Программу КПСС, не может сегодня не бросаться в глаза!
Так же, как не может не наводить сегодня на серьёзные размышления присутствие в этой сталинской Комиссии неидеолога Берии.
Ныне публикуемые записи Лаврентия Павловича показывают, что Сталин включил его в компанию «записных» идеологов не зря. У Берии, как видим, был свой, не заёмный взгляд на проблемы мира и социализма, на будущее человечества и на те трудности, с которыми оно могло в будущем столкнуться.
Интересен и стиль этих записей Берии… У человека, вынужденного заниматься сразу многим, нередко вырабатывается несколько стилей — для деловых бумаг один, для личных — другой, да и для личных стиль может быть разным — одно дело дневник, другое — личное письмо, и третье — личные же размышления, но зафиксированные как некий подготовительный материал для серьёзного публичного выступления…
Стиль ниже приводимых записей я бы определил как смешанный. Они, судя по всему, представляют собой черновые наброски того, что потом стало основой речи на съезде, но в то же время они и шире — когда человек пишет, увлекаясь, он уже не думает о том, что пойдёт в дело, а что пишется «для души», а Лаврентий Павлович Берия был хотя и в высшей степени организованным, но всё же увлекающимся — в хорошем смысле слова — человеком и жил страстями — тоже в хорошем смысле этого понятия.
