— «Свет истины в полуденном огне
От глаз людских второй бедой сокрыт.
Он запылает над мечом в окне,
Его шершавый камень отразит».
Она захлопнула шкатулку.
— Какие странные стихи, — сказала она, разглядывая изящную вещицу снаружи. — Они что-нибудь означают?
— Для тебя ничего. Но могут означать для нашего сына.
— Владимир! Ты говоришь загадками.
— Я не могу сказать иначе.
— Это какой-то шифр, да? Ты спрятал что-то, предназначенное для сына, и хочешь, чтобы он это нашел? Но ты сам мог бы отдать ему это… Когда придет время.
— О! Memento homo quia pulvis est… Помни, человек, что ты есть прах. Все мы смертны. Доживу ли я?
— Так или иначе наш сын будет нашим наследником.
— Боюсь… То, о чем идет речь, нельзя указать в обычном завещании.
— Тогда, — произнесла Елена, — оставил бы хоть более ясные указания.
— Более ясные? Нет, нет…
— Но почему?
— Он должен быть готов получить это свое наследство. Может быть, шкатулка и не понадобится. Может быть, я доживу и сам узнаю, готов ли он. Ну, а если не доживу, не узнаю? Но я почти уверен, что если он сумеет разгадать эту надпись… Когда сумеет… Это и будет значить, что он готов.
— Ты все продумал.
— Конечно, — улыбнулся Кордин. — Все продумывать — это в некотором роде мой особый дар, нет?
Резким движением она затянула пояс халата.
— Но ты забыл кое о чем. О ком, вернее!
— О чем же? — он продолжал улыбаться. — Или о ком?
— Обо мне! Я хочу знать… Или ты мне больше не доверяешь?
Подойдя к сестре, Кордин крепко обнял ее.
— Лена… Если есть на свете человек, которому я доверяю как себе, так это только ты. Но я не могу… Ради тебя самой.
Она хмурилась, думая о том, что все это ей не нравится, и в конце концов, она и сама могла бы попытаться разгадать… Но с другой стороны, и она безгранично доверяла брату. Пусть все идет, как идет. Время покажет.
