Это похоже на Руперта. Он будет следовать указаниям, но не заметит неповиновение. Закручивание гаек может вызвать ещё больше неподчинение.
Седлающая Ветер сказала:
— Мне надо ехать. Я не люблю досаждать.
Она освободила край моей кровати и направилась к окну, медленнее, чем могла бы. Я не испытывал затруднений с желанием остановить её, хотя она этого хотела. Думаю, она тоже не испытывала затруднений, чувствуя моё желание поступить именно так.
Этого не произошло. Было не время, даже если это было суждено.
Она выбралась в окно. Неловко и медленнее, чем могла, но стала божественно изящной, как только пошла по лунному свету.
Она сказала:
— Кстати о вас… Когда ваши отношения с рыжей женщиной развалятся, я приду к вам. Вы будете поражены. О нас будет говорить весь город. У нас будет свадьба года.
Я сглотнул и открыл рот, когда она уже порхала вдали, значение каждого её слова не вызывало сомнений. Люди с Холма выполняют даже самые декларативные заявления. Даже застенчивое, неумелое в общении население Холма.
Это оставило меня в очень смешанных чувствах.
Я лёг на спину, уверенный, что я не усну больше всю свою оставшуюся жизнь.
У меня есть способности и опыт. Когда моя голова переполняется множеством бессмысленных «что, если», то я обращаюсь к живущему у меня (если можно так сказать) логхиру, который вмешивается и отключает меня. Я проспал до полудня.
Палёная пришла будить меня. Я был в хорошем настроении.
— Если это случится, нас обоих сожгут на костре, я предла… — у меня отнялся язык и свело челюсть. Старые Кости никогда раньше не делал со мной такого.
Объяснить он не соизволил.
Крысюки физически не способны хмуриться. Но Палёная смогла посмотреть косо и спросить:
— Что? — своим максимально озадаченным тоном.
— Палёная, я собирался слишком плохо пошутить, это был бы перебор. Прости. Я очень давно здесь не был.
Палёная была догадлива, но тут ей можно было поставить двойку с минусом. И, слава Богу, или богам, или, возможно старому трупу внизу, который спас меня от вкуса прикушенного языка во рту.
На самом деле Палёная была уже взрослой крысючкой и больше не увлекалась юношескими фантазиями о нас, ставших любовниками. Она стала удивительно совершенной деловой частью моего бизнеса. Но в ней всё ещё оставались эмоции. Ей могло причинить глубокую боль то, что для меня звучало обычной шуткой.
«К тому времени, когда тебе стукнет двести лет, мы превратим тебя в зрелого, вдумчивого, чуткого взрослого человека, который думает прежде, чем говорит… О, чёрт!»
