«Под этим небо черной неизбежности…» | страница 20



Который звучит из минувших времен.
За глаз черносливины. Вновь и опять.
За эту звезду, что нам будет мерцать,
За мильон мильонов световых лет…
А может, звезды этой вовсе и нет?
1966

Платон Зубов (Портрет)

Сильна самодержавная рука
И весело в нарядном Петергофе.
Алмазным орденом горят шелка,
Но так надменен юношеский профиль.
Нестись легко по золотым волнам,
Из прежних кто ему в удачах равен?
И оду звонкую ему подносит сам,
С угодливостью, Гавриил Державин.
Тех нет — Семирамидовых орлов,
Почил великолепный князь Тавриды…
В немилости Мамонов и Орлов,
Их множат дни печальные обиды.
А там война и новых лавров ток.
Всем суждено к его ногам склониться.
Но выше высшего взлететь не смог
Последний фаворит седой Фелицы.
И дни последние в зловещем сне
Екатерининским конец затеям.
Лишь пышный гроб в соборной тишине
Стране напомнит о делах Астреи.
Дорога к милостям теперь узка,
Но он о власти мысли не оставил
Здесь заговор. Пусть в Гатчине пока
Неистовствует сумасшедший Павел.

«Призрак Блока на Офицерской…»

Призрак Блока на Офицерской,
Анненского — в Царском Селе.
На земле изолгавшейся, мерзкой,
Места нет им на этой земле.
Я когда-то шел по Литейному,
Ветер с Ладоги шел со мной,
Дорогами узкоколейными
В пригородах весной.
Зацветая почками клейкими,
Летний сад ворошил и пел,
Масленичными вейками,
Бубенчиками звенел.
Иными стали созвездия,
Растеклась их горькая соль.
«Юность — это возмездие».
Юность — кроткая боль.
В туманы и ночи белые
Уходил ты, молча скорбя.
Что с тобой, мой город, сделали?
Переименовали тебя…
А теперь и не снится мне
Невский, площадь возле Дворца,
Над желтеющими страницами
«Кипарисового ларца».

«Белая матроска. Синие глаза…»

Белая матроска. Синие глаза.
Высоко, над лесом, дальняя гроза.
Говорит о чем-то древняя река,
А в моих ладонях — смуглая рука.
Горько пахнет ночью вялая трава.
Золотые кудри. Тихие слова.
Всё о чем-то тайном. Может быть, о том,
Что за знойным ветром будет дождь и гром,
Что над нами грянет гневная гроза,
И потухнут завтра синие глаза.

«Русский лес. И русские птицы…»

Русский лес. И русские птицы.
Это может только присниться.
И благовест дальний над вечерней рекой
Монастырь. И вечный покой.
Время бежит, скользит по реке.
Детский след на влажном песке.
И может быть счастье. Но нет его.
Божество? Торжество? Колдовство?
Русское поле. Все русское снова —
На камне холодном мертвое слово.

«Парки пряжу ткут и распускают…»

И в сердце сознанье глубоко,
Что с ним родился только страх…

Ин. Анненский

Парки пряжу ткут и распускают.