«Под этим небо черной неизбежности…» | страница 19
1922–1940
«Безветренный, холодный, царскосельский день…»
Безветренный, холодный, царскосельский день.
Холодноватая росистая сирень.
И кажется, я все запомню сразу:
В цветах записку, вложенную в вазу.
И этих серых статуй зябкие тела
(Очарованье парка Царского Села).
Теперь, имея времени избыток,
Брожу среди немецких маргариток.
И праздные стихи читая наизусть,
Пытаюсь заглушить непрошеную грусть.
1942, Берлин
«Голос неповторимый…»
Голос неповторимый,
Переборы рояльных клавиш,
Мягкое кресло у печки,
Мурлыканье белой кошки
И много, много еще…
Разве все разгадаешь,
Что к чему и какие
У памяти есть приметы,
Кроме простых мелочей?
Но эти мелочи встанут,
Потребуют властно места:
Вот елка и вальс кружащий,
Вот две косы и браслетка
На левой руке…
А дальше
Надвигаются годы
Войны и глухой чертовщины…
Голос неповторимый,
Переборы рояльных клавиш,
Чайковского «Баркарола»,
Окно, Петербург и снег.
1966
Из старой тетради
Сене Степуре
Нам бы туда, в заневскую прохладу,
Где тихий монастырь. Нам бы туда.
Но твой рассказ совсем уже не радость
Про странствия, про города.
Нам бы туда, к чему нам путешествий
Горячий хмель чужбинного вина.
Ты помнишь, как тогда нам вместе
Пропела гневною трубой война?
Нам бы туда, в заневскую прохладу,
Там, где заря под пеплом облаков,
Где шелестящим золотым нарядом
Укрыта сень хранительных садов.
1938
«Ну, что ж, я почти современник…»
Ну, что ж, я почти современник
Символистов, акмеистов даже.
Футурист? Я от них отвернулся.
Ну, что ж, я вдыхал петербургский воздух,
Сидел до утра в «Бродячей Собаке»,
Провожал Блока на Офицерскую,
Склонялся к руке Ахматовой,
Пожимал руку Осипу Мандельштаму.
(В азербайджанской столице
Слушал Вячеслава Иванова,
В Коктебеле Максимилиан Волошин
Давал мне убежище в «Доме поэта»!
И я слушал его стихи…)
Я не родился двадцатилетием раньше.
На меня обрушились войны.
В меня стреляли на бреющем полете
Неведомые авионы.
Ну, что ж, я знаю, что лучший друг мой
Погиб в ледяной стране,
Где два месяца лето,
А десять — зима и зима.
Где кусок хлеба и пачка махорки
Дороже человеческой жизни.
Это я сам знаю.
1966
«Вспомни тот вечер, за который я пью…»
Вспомни тот вечер, за который я пью.
Вспомни сонату плохую мою,
Что на фортепьяно тебе я играл,
Фальшивил, сбивался и вновь начинал.
За эти стихи, и за бомбу, за смерть,
За листьев осеннюю круговерть.
Вечера, вечера. Ведь я пью и за них,
За кораллы и жемчуг на руках твоих.
За горькое бремя. Вообще за стихи.
За все непрощенные Богом грехи.
За мост над Невою, за Исаакьевский звон,
Книги, похожие на «Под этим небо черной неизбежности…»