- Милый друг, что случилось? - отважился я нарушить молчание. Надеюсь, ничего ужасного? Ты здоров?
- Бренди! - выдохнул он наконец. - Налей мне бренди!
Не успел я достать графин, он выхватил его трясущейся рукой и плеснул себе в стакан чуть не половину. Обыкновенно он был весьма воздержан, но сейчас выпил бренди залпом, не разбавляя. Похоже, спиртное придало ему сил, щеки слегка порозовели. Каулз приподнялся на локте.
- Свадьбы не будет, - сказал он с нарочитым спокойствием. Впрочем, голос его заметно дрожал. - Все кончено.
- Ну и не грусти! - попытался я ободрить его. - У тебя вся жизнь впереди. А что, собственно, случилось?
- Что случилось? - простонал он, закрывая лицо руками. - Боб, ты не поверишь. Это слишком страшно, слишком ужасно... немыслимо... непостижимо... - Он горестно замотал головой. - Ох, Кейт, моя Кейт! Я считал тебя ангелом во плоти, а ты...
- А ты? - повторил я. Мне очень хотелось, чтобы Каулз договорил.
Он посмотрел на меня отрешенно и вдруг воскликнул:
- Чудовище! - Он воздел руки к небу. - Исчадье ада! Вампир, прикинувшийся агнцем! Боже, Боже, прости меня...
- Он отвернулся к стене. - Я и так сказал слишком много, - произнес он едва слышно. - Но я люблю ее, я не в силах ее проклясть. Я люблю ее по-прежнему.
Умолкнув, Каулз лежал теперь неподвижно, и я было обрадовался, что алкоголь его усыпил. Вдруг он повернулся ко мне.
- Слышал когда-нибудь про оборотней? - спросил он.
- Слышал.
- Знаешь, у Марриета {Марриет Фредерик, 1792-1848 гг., английский писатель.} в одной книге есть прекрасная женщина - она ночью превратилась в волка и сожрала собственных детей. Интересно, откуда он взял этот сюжет?
Мой друг, глубоко задумавшись, снова умолк. Потом попросил еще бренди. Под рукой у меня оказался опий и, наливая бренди, я щедро подмешал туда порошка. Каулз выпил и снова уткнулся головой в подушку.
- Что угодно, только не это... - простонал он. - Смерть и то лучше... Какой-то замкнутый круг: жестокость, преступление, снова жестокость... Все, что угодно, только не это, - повторял он монотонно. Наконец, слова стали неразличимы, веки его сомкнулись, и Каулз погрузился в тяжелый сон. Я бережно перенес его в спальню и, соорудив себе лежанку из стульев, провел возле него всю ночь.
Проснулся Баррингтон Каулз в сильнейшем жару. Многие недели был он меле жизнью и смертью. Его лечили все медицинские светила Эдинбурга, и сильный, крепкий организм Каулза одолел болезнь. Все это время я не отходил от его постели, но далее в самом бессвязном бреду с его губ не слетело ни слова, приоткрывшего бы мне тайну мисс Норткот. Иногда он произносил ее имя - нежно и благоговейно. Иногда же опять восклицал: "Чудовище!" и отталкивал ее, невидимую, точно спасаясь от цепких рук. Несколько раз говорил, что не продаст душу за красоту. Чаще же всего он жалобно повторял: "Но я люблю ее, люблю... Я не смогу разлюбить"...
