Дина будет потом вспоминать эту внезапную перемену тона - так часто, что сама засомневается уже, не придумала ли задним числом, чего не было - внезапного холодка.
А тогда она лишь улыбнулась:
- Нет, правда, я вам желаю, чтобы ваши несчастья прекратились. Но я не ведьма.
- Конечно, не ведьма. И деньги - пожалуйста. - (О! узнаваема интонация: вот с такой же он вымогал незаконный штраф). - Иначе я на чаевые оставлю.
- Свечку в церкви поставьте, - ответила уже без улыбки.
- Думаете? Я не крещенный.
- Ладно, давайте. Исключительно для того, чтобы вам легче жилось.
И зачем? Не надо брать было, - так она много раз потом думала, вспоминая, как он зловеще благодарил:
– Спасибо, Динара, мне действительно легче будет. Мне уже сейчас - почти легко.
Ну и что дальше? И есть ли оно это дальше? Дальше и дольше? Говоришь, три дня? Три так три. Ты знаешь больше меня, погляжу. Если б я не понимал, что мы заказали джип и водителя на три дня, и если бы не понимал, что в сей момент движемся в сторону Ротанга, я бы не сумел сейчас догадаться и не сумел бы поверить тебе, сколько времени, Франсуаза, провели мы в долине Спити. Три так три. Пусть будет три, если день, как единица времени, еще не потерял смысла.
А по-моему, уже давно потерял. Иначе невозможно уместить, сколь бы ни был долог каждый из них, в три пусть даже не по-нашински емких дня все те новые горы и новые пропасти, бесконечную дорогу в оба конца, бурлящую Чандру, сменившую Спити, что разлилась по плоской равнине миллионами проток, сверкая на солнце? Может ли за три дня не земля даже, а сказать точнее, сухая поверхность земли, абсолютно, казалась бы, мертвая начать оживать на глазах красками, каких не знает язык, а иссохшие прутики, торчащие из-под камней, распускаться цветами? И может ли за три дня так измениться дорога?
О том, что Ротанг Ла частично открыт (для фур и для джипов), мы узнали утром еще - от водителя встречного джипа. Мы возликовали, но водитель, похоже, не разделял нашей радости. Два джипа стояли рядом, наш на краю пропасти, водители разговаривали через открытые окна, тот возбужденно рассказывал о пережитом, а наш озабочено качал головой. Частью моего сознания я был далеко, где-то среди скалистых возвышений, фигур выветривания, спускающихся строем к реке, - оттуда я видел две крохотные белые крапинки, наши машины, почти слипшиеся боками на царапине нечеткой дороги, а другой частью своего я я был здесь. Эва как, подумал еще, а ведь я и не медитировал вовсе. В том джипе сидели немолодые авантюристы, похоже японцы, с каменными, мертвецки неподвижными лицами. Трогаясь, наш сказал: «Трудная дорога». Это одно из немного, что он способен произнести по-английски. Но он понимает английский язык или делает вид, что понимает. Нам с ним повезло. Нам жутко повезло с этим водителем. Он знает эту трудную, плохую дорогу, ее особенности, ее характер, он чувствует ее, он молится за рулем, когда проезжает опасные места, осыпи и размытости, равно как и святые места, равно как и мосты. На середине моста он обязательно дает короткий, точечный гудок, приветствуя, должно быть, каких-то духов, божеств. Что «дорога плохая», нам сказали в Кейлонге еще, и будет лишь размываться, пока не растают снега (все ссылаются на аномальный снег в конце мая - начале июня). Другой бы не поехал, а он согласился, потому что в Казе у него взрослый сын - есть случай повстречаться. Он не был в Казе с прошлой осени, когда завалило дороги. А нас только вези. В долину Спити очень хотел Командор, а мы хотим туда, куда он хочет.
