Дюбуа помрачнел, велел моему телу ждать и стремительно вышел из комнаты. Меня он зачем-то взял с собой.
Как ни унизительно это сознавать, но я, похоже, нахожусь в бутылке. В обычной зеленоватой стеклянной бутылке. Впрочем, вряд ли это была бутылка из-под пива, похоже, что-то старинное и изготовленное кустарно. Слишком уж необычная форма у моего узилища, да и стенки не очень ровные.
Меня мотало внутри стеклянной тюрьмы, словно горошину в банке. Обнаружилось, что бутылка закупорена моим собственным шарфиком. Прелестно! Тряпочная затычка, которую можно просто выдуть! Неужели я не смогу ее вытолкнуть?
Пока нет. Не получается без тела, никак. В фильме «Привидение» полноценный призрак был, с ручками и ножками, поэтому он и научился буянить. Но зато там он умер, а я жива. Вернее, мое тело живо. Осталась самая малость – вернуться в него, пока мерзье Дюбуа не употребил его неоднократно.
Тем временм Паскаль притащил себя и меня на второй этаж нашей виллы. Обрыдаться от смеха – «наша вилла»! Купили домик, ага.
Рассмотреть планировку и внутренний дизайн помещений, мотаясь в бутылке, согласитесь, довольно сложно. Да и плевать мне на нее, на планировку, и на него, на дизайн. Вот только плюнуть нечем. Ничего, вернусь в себя – верблюды сдохнут от зависти!
Тряска прекратилась, Дюбуа вошел в просторную светлую комнату и поставил мою камеру-одиночку на… Не знаю на что, не успела заметить. На что-то плоское, в общем.
А сам направился к белоснежной кровати, над которой колыхался тончайший розовый полог. Вокруг кровати замерли, с ужасом глядя на вошедшего господина, три женщины – две европейки и та самая чернокожая толстуха, которая только что ползала по полу. Как она умудрилась опередить своего хозяина – понятия не имею. Телепортировалась, наверное.
На кровати, за розовым пологом, угадывалось крохотное детское тельце. Неподвижное тельце. Ника?!
Я рванулась туда, к ней, взять на руки, прижать, всмотреться в родное личико, послушать дыхание…
И осталась на месте.
А к кровати подошел Дюбуа. Он наклонился над моей дочкой, протянул свои лапищи и поднял ее. Судя по безвольно обмякшему телу, Ника была без сознания. Дюбуа всмотрелся в лицо, приподнял веко и что-то отрывисто спросил у теток. Вернее, у соотечественницы, если судить по наречию. Толстуха дрожащим голосом что-то пролепетала в ответ. Последовал вопрос на французском, теперь захныкали белые женщины. Моего знания этого языка хватило лишь на то, чтобы понять – Нике очень плохо. Очень.
