Она представила себе большое белое здание отеля с бронзовыми нелепыми фигурами. «Разве такой бывает у людей дом?»
Горничная суетилась около Татьяны Александровны, растирая ей ноги одеколоном.
— Мадам простудится. Мадам надо сейчас же лечь. В городе столько больных гриппом.
— Хорошо. Идите. Я разденусь сама.
Вот ее комната… Вот ее драгоценности и платья, о которых она так мечтала когда-то. Зачем они ей? Толстый ковер на полу, но такое чувство, будто под ногами камни и сырая земля этой томительной, бесконечной прогулки… Камин ярко горит, но ей холодно, точно кругом все еще туман и дождь. «Я, кажется, простудилась… Ах, не все ли равно…»
Она встала и зажгла все лампы. «Ведь и у меня была собственная жизнь и муж… А теперь, что же это такое? Ничего нет. И ничем нельзя помочь. Я сама виновата».
Лампы ярко горели. На набережной шумели автомобили. «Поздно? Нет, нет, никогда не поздно… Никогда не поздно… Никогда не поздно, если любишь».
Не отрываясь, без помарок она написала письмо. «Кажется, так? Все равно, он поймет…» И позвонила:
— Отправьте сейчас же.
В дверь постучали.
— Это я. Мне сказали, что вы больны.
— Нет. У меня просто болит голова. К утру все пройдет, не беспокойтесь. Жаль, что я не могу вас впустить — я уже в кровати. А вы удачно играли?
— Очень. Я ставил на число ваших лет и два раза выиграл. Вы приносите мне счастье, дорогая.
— Спокойной ночи.
— Спокойной ночи. Просыпайтесь здоровой.
Татьяна Александровна разделась и легла. «Сегодня четвертое. Восьмого он получит письмо… Девятое, десятое, одиннадцатое, двенадцатое… Да, двенадцатого он уже может быть здесь». Она заложила руки за голову. «Сережа, милый. Приезжай скорей… И ничего мне не надо. Только быть с тобой».
Татьяна Александровна вышла из телеграфа. Джонсон ждал ее.
— Куда мы пойдем завтракать? Хотите в тот маленький ресторан над морем?
— Мне все равно.
В ресторане, сидя напротив Джонсона, она думала: «Какой противный, пестрый галстук. И эта наглая жемчужина».
— Что с вами? — участливо спросил Джонсон.
Она посмотрела на него рассеянными глазами.
— Со мной? Ничего.
— Но у вас такой странный вид. Уж не влюблены ли вы?
— А если влюблена?
Это звучало как вызов, и он стал серьезен.
— Видите ли… Я на многое готов закрыть глаза… Все зависело бы от того, в кого бы влюбились.
Она поправила гвоздики в вазе.
— Я влюблена в своего мужа, — сказала она мечтательно.
— В вашего мужа? — Джонсон расхохотался. — О, пожалуйста! Он не опасен.
— Не опасен? Почему?
