Полураздѣтые юноши дрожали отъ холода, но такое состояніе было имъ привычно.
Они поеживались, бѣгали, засовывая въ рукава деревенѣвшія отъ холода руки и колотя нога объ ногу.
— Холодно, чортъ возьми! — проворчалъ Волошиновъ, какъ нахохлившійся индюкъ, сидѣвшій на корточкахъ, прислонясь широкой спиной къ телеграфному столбу и поднявшись на ноги, началъ отряхиваться. — Скверно, братцы, воевать въ такую зиму. То холодъ, то дождь и этотъ постоянный вѣтеръ... Чортъ знаетъ, что такое...
Онъ выпрямился во весь свой гигантскій ростъ и, закинувъ руки за голову, потянулся всѣмъ своимъ гибкимъ, сильнымъ тѣломъ.
— А вы садитесь ко мнѣ. У меня тутъ соломка! — послышался дѣтскій голосокъ и говорящій пошевелился, чтобы подняться на ноги. — Нѣтъ, Витя, лежи. Я не хочу. Я думалъ, что ты спишь. — Спать нельзя... — серьезно промолвилъ мальчикъ, — по уставу не полагается. Я, чтобы не заснуть, слѣдилъ за звѣздочками. Онѣ совсѣмъ, какъ глазки, моргаютъ, то покажутся, то схоронятся... Онъ сѣлъ и засмѣялся своимъ разсыпчатымъ, серебристымъ смѣхомъ. — Да садитесь, — снова обратился онъ къ Волошинову. — Тутъ хватитъ мѣста. Волошиновъ оглядѣлся и, раструсивъ руками солому, сѣлъ на нее рядомъ съ Витей. — Сколько у тебя тутъ соломы! Откуда ты ее набралъ? Витя разсмѣялся. Смѣхъ его былъ не тотъ, что на Дону. Онъ былъ не такъ звонокъ и свѣжъ. Въ немъ чувствовались утомленіе и слабость. — А я у нашего хозяина цѣлую охапку изъ стога надергалъ и принесъ сюда, — отвѣтилъ онъ. — Вотъ бы ее поджечь, да хоть немного погрѣться. Холодъ собачій. Ни ногъ, ни рукъ не чувствуешь... — замѣтилъ Юрочка, стоявшій, засунувъ руки въ карманы и тихонько выбивая по затянутой морозной коркой землѣ носками и каблуками. — Хорошо бы, да нельзя. Тутъ бы такой сполохъ поднялся, что святыхъ вонъ выноси. А когда же, Витя, домой, а? — спросилъ Волошиновъ. — Это когда Богъ дастъ, — переставъ смѣяться, отвѣтилъ мальчикъ и, помолчавъ, добавилъ: — кому домой, а у меня, все равно, своего дома нѣтъ. Большевики разорили... Некуда мнѣ... Съ тѣхъ поръ, какъ чернецовцы перешли въ Добровольческую армію, собственной кухни у нихъ не было и Витя наравнѣ съ другими старательно несъ свою тяжелую службу въ боевыхъ рядахъ. — И зачѣмъ, Витя, пошелъ ты съ нами въ походъ? — спросилъ Волошиновъ. — А вы всѣ зачѣмъ? — переспросилъ мальчикъ. — Намъ нельзя было оставаться. Съ насъ бы кожу содрали. Такъ ужъ лучше умереть въ честномъ бою, чѣмъ попадаться въ руки этимъ подлюкамъ... — А съ меня бы не содрали? — Ты — маленькій. Про тебя не узнали бы, что ты въ партизанахъ былъ. — Узнали бы. Нашлись бы такіе добрые люди, донесли бы... Да мнѣ и оставаться негдѣ было. Да я бы и не остался! — рѣшительно заявилъ мальчикъ. — Чего мнѣ тамъ оставаться? — Витя, ты — сирота?
