Чернецовъ какъ-то обмолвился:
— Пока я живъ, атаману нечего безпокоиться. Краснымъ, какъ ушей своихъ, не видать моего родного Новочеркасска.
Свое слово онъ сдержалъ.
Юрочка и не замѣтилъ, какъ подобно всѣмъ своимь сослуживцамъ, всей душой привязался къ Чернецову.
Все шло хорошо.
Чернецовъ безпощадно избивалъ и тѣснилъ красныя банды все дальше и дальше отъ Новочеркасска къ Воронежу.
Онъ ни минуты не сомнѣвался въ томъ, что располагая тѣми малыми силами, какія онъ имѣлъ въ рукахъ, съ красными россійскими бандами въ концѣ концов онъ справится. Его страшило другое. Боялся онъ своихъ же казаковъ-фронтовиковъ, учитывая ихъ колебанія и уклонъ въ сторону большевизма.
Борьба за обладаніе казаками была слишкомъ неравная.
Красные задаривали казаковъ одеждой, товарами, осыпали деньгами, запаивали виномъ, спиртомъ, одурманивали посулами.
Ничтожное Донское правительство мѣшало атаману и само рѣшительно ничего не предпринимало для того, чтобы привлечь пошатнувшихся и оподлѣвшихъ станичниковъ къ защитѣ своихъ очаговъ.
Чернецовъ все это учитывалъ, съ тревогой смотрѣлъ на будущее и своей кипучей, лихорадочной дѣятельностью, легендарными побѣдами хотѣлъ воздѣйствовать на воображеніе и закупленную совѣсть казаковъ.
Онъ зналъ ихъ натуру, зналъ ихъ воинственность, славолюбіе, патріотизмъ, понималъ, что обольстить ихъ посулами можно, что спиртомъ и деньгами можно на нѣкоторое время усыпить ихъ совѣсть и заставить забыть чувство долга, но вѣрилъ, что окончательно купить
ихъ нельзя. Выпьютъ спиртъ, заберутъ деньги, а потомъ съ нимъ вмѣстѣ станутъ бить своихъ соблазнителей.
А для этого ему нужны побѣды и побѣды...
И онъ спѣшилъ...
Дѣйствитольно, подъ впечатлѣніемъ побѣдъ Чернецова въ колеблющихся казачьихъ полкахъ стало замѣчаться некоторое просвѣтлѣніе.
На митингахъ казаки уже перечили болышевистскимъ ораторамъ, евреевъ же просто гнали отъ себя въ шею и въ ихъ средѣ стали даже раздаваться голоса въ пользу защиты Дона отъ жидовской и «русацкой» погани.
Вѣсы судьбы края, а за нимъ и всей Россіи колебались въ чубатыхъ головахъ фронтовиковъ и стали замѣтно склоняться не въ пользу большевиковъ.
Въ Новочеркасскѣ на гауптвахтѣ сидѣлъ, дожидаясь надъ собой суда, нѣкій войсковой старшина Голубовъ.
Этотъ вѣчно пьяный офицеръ зарекомендовалъ себя на европейской войнѣ какой-то безудержной, буйной храбростью, а въ дни «свободъ» обиженный тѣмъ, что его не утвердили выборнымъ атаманомъ одного изъ Донскихъ округовъ, началъ явно призывать казаковъ встать на большевистскую сторону.
