— А командеръ то вашъ гдѣ? Хорошій былъ?
— Къ худому не поѣхали бы. Строгой былъ, правильный, настоящій командеръ, воевать хотѣлъ, какъ полагается, ну его наша шпанка и выставила. Онъ на Капказѣ другой полкъ принялъ.
Нестроевой старшаго разряда покрутилъ своей круглой, коротко стриженой головой.
— Ну и на Кавказѣ не лучше.
Унтеръ-офицеръ тихо вздохнулъ.
— Гдѣ теперь хорошо?! Только мы всѣ, пулеметчики, кои остались въ живыхъ, всѣ ѣдемъ къ ему. Боимся, какъ бы ему какого худа не сдѣлали. Ну, а ежели Богъ судилъ умирать, такъ мы межъ себя такъ и порѣшили, умирать съ имъ вмѣстѣ... Что же теперь...
— Не найдете вы своего командера.
— Найдемъ, — не сразу, тихо, но увѣренно отвѣтилъ унтеръ-офицеръ. — Живого али мертваго, все едино, найдемъ.
— Теперь ужъ какая служба?! Нѣту службы. Большевики все порѣшили. Теперь по домамъ надо пробираться. Семья-то у васъ есть?
— Какъ не быть семьѣ?! Есть, — помолчавъ, неохотно отвѣтилъ онъ. — Да што теперь семья?! Расея пропала.
Унтеръ - офицеръ былъ тихій, спокойный, но въ немъ чувствовалось большое внутреннее достоинство.
Онъ по-прежнему тихо отошелъ за диванную перегородку, видимо, не желая продолжать ставшій безцѣльнымъ разговоръ.
Юрочка, чѣмъ дальше ѣхалъ, тѣмъ яснѣе видѣлъ и чувствовалъ, что гдѣ-то тамъ за роковой чертой, сзади, на сѣверѣ, остался этотъ всероссійскій адъ, остались эти неумытыя, расхлестанныя, нестерпимо нахальныя, съ осатанѣлыми рожами, двуногія существа, въ которыхъ вселился дьяволъ гордыни, низости, подлости и нетерпимости, существа, поправшія всѣ божескіе и человѣческіе законы, остались съ ихъ грязью, вонью, съ нетерпимымъ сквернословіемъ, всюду вносящія невообразимый хаосъ, безпорядокъ и разрушеніе, жаждавшія только крови, насилій и чужого добра.
Теперь онъ видѣлъ передъ собой то же русскихъ православныхъ людей, но совершенно непохожихъ на тѣхъ, что остались на сѣверѣ, за роковой чертой.
Эти были и на лица чище, глядѣли прямо въ глаза, фигурами щеголеватѣе, легче и стройнѣе, спокойны, привѣтливы, разсудительны, хорошо одѣты, не распоясаны, держали себя съ достоинствомъ, не ругались.
«Такъ вотъ они, эти свободолюбивые казаки!» — съ восторгомъ и благодарностью въ душѣ думалъ Юрочка.
Онъ чувствовалъ себя въ положеніи человѣка, вырвавшагося изъ смрадной тюрьмы, въ которой его походя ежечасно и ежеминутно оскорбляли, мучали, подвергали невыносимымъ нравственнымъ пыткамъ и теперь, когда весь этотъ ужасъ остался позади, онъ готовъ былъ плакать отъ умиленія и восторга и благодарить Бога за то, что онъ можетъ свободно дышать, двигаться, думать и говорить, привѣтствовать и солнце, и небо, и землю, и все доброе на ней.
