— Откуда ты знаешь? Или, может быть, твое тоже больше не бьется?
— Если и бьется, то, во всяком случае, не здесь, не у меня в груди, отвечал Петер Мунк. — Но скажи мне — ведь теперь ты знаешь, о чем я веду речь, — что станет с нашими сердцами?
— Да тебе-то какая забота, братец?! — сказал, смеясь, Эцехиль. — Живешь на земле в свое удовольствие, и спасибо на том. В этом-то ведь и удобство наших холодных сердец, что такие мысли не нагоняют на нас страха.
— Верно, но об этом все-таки думаешь, и, хотя сейчас я страха не знаю, я прекрасно помню, как я боялся ада, когда был невинным ребенком.
— Ну… особенно хорошего нам ждать не приходится, — сказал Эцехиль. — Я спрашивал об этом одного учителя, и он сказал мне, что после смерти сердца взвешивают, чтобы узнать, тяжкие ли на них грехи. Легкие сердца возносятся, тяжелые проваливаются, а наши камни, я думаю, будут увесисты!
— Да уж, — ответил Петер, — и мне самому часто не по себе от того, что мое сердце остается совсем безучастным и вполне равнодушным, когда я думаю о таких вещах.
Такой был у них разговор. Но в следующую ночь Петер пять или шесть раз услышал, как шептал ему на ухо знакомый голос: «Петер, добудь себе более теплое сердце!»
Он не испытывал раскаяния в том, что убил ее, но, говоря своим батракам, что жена уехала, каждый раз думал: «Куда же она могла уехать?» Так провел он шесть дней. По ночам он всегда слышал этот голос и всегда думал о лесном духе и об его страшной угрозе. А на седьмое утро он вскочил с постели и воскликнул: «И правда, попытаюсь я добыть себе более теплое сердце, а то ведь этот равнодушный камень в груди делает мою жизнь только однообразной и скучной!» Он быстро надел свое воскресное платье, сел на лошадь и поскакал к известному пригорку.
На этом пригорке, где деревья стояли теснее, он спешился, привязал лошадь и направился быстрым шагом к вершине. Подойдя к толстой ели, он произнес:
Старичок-лесовичок,
Только тот тебе дружок,
Тот лишь вхож в твои владенья,
Кто родился в воскресенье.
Тут же явился Стекляшничек, но вид у него был не такой, как прежде, приветливый и дружелюбный, а мрачный и грустный. На нем был сюртучок из черного стекла, а со шляпы спускался длинный траурный креп, и Петер сразу догадался, о ком он скорбит.
— Чего ты хочешь от меня, Петер Мунк? — спросил он глухим голосом.
— У меня есть еще одно желание, господин кладохранитель, — ответил Петер, опустив глаза.
— Разве каменные сердца способны еще чего-то желать? — сказал тот. — У тебя есть все, что нужно тебе по твоему скверному нраву, и вряд ли я исполню твое желание.
