Дионис вдруг засмеялся, повел рукой, словно обводя их обоих незримой чертой, и проговорил:
— Эпикаломаи меланотэс.
Взгляд Ариадны внезапно затмился — не так, как если бы она вдруг ослепла, просто между ней и зрителями точно упала тонкая мглистая завеса. Жрицы, все еще на коленях, отползли к самому краю алтарного возвышения, но отец, брат и кое-кто еще стояли, приветствуя бога воинским жестом. Девушка видела, как шевелятся их губы в разговоре или молитве, но не слышала ни молитв, ни речей, и поняла, что видит их уже довольно давно, не осознавая этого.
— Что это? — спросила она, теснее прижимаясь к Дионису. — Что ты с ними сделал?
— Ровным счетом ничего, — отозвался он. — Мне не хотелось, чтобы они слышали наш разговор — простому люду не след слушать, о чем говорят бог и его жрица, — а потому я окружил нас стеной молчания. А потом добавил еще стену тьмы. Они что — думают, что олимпийцы, как звери, совокупляются у всех на виду?
Кровь бросилась Ариадне в лицо — то ли от восторга, то ли от страха, то ли от того и другого вместе. Сердце ее бешено забилось.
— Так ты все-таки возьмешь меня?
Он снова рассмеялся — тихонько, и улыбка безграничной нежности отразилась в его глазах: по-прежнему яркие, они словно смягчились и уже не пылали.
— В свои жрицы — да, и с радостью, но я не могу делить ложе с девочкой, которая вчера еще играла в куклы.
Глаза Ариадны вновь увлажнились.
— Они не поймут. Они ожидают увидеть, как бог осеменяет землю, олицетворенную жрицей.
— Я никогда не делал такого! — Он соскочил с алтаря и снял с него Ариадну, словно само лежание там могло принудить его поступить против воли. — Даже с избранной мною жрицей, а она была женщиной в самом цвету, и я очень ее любил. Я никогда не соединялся с ней прилюдно.
Ариадна ощутила разочарование — весьма странное после всех ее страхов.
— Не знаю, как они до этого додумались, но все верят, что плодородие земли связано с соитием бога и его жрицы.
Глаза Диониса сузились.
— Тебя накажут, если я не поведу себя, как распаленный бык?
— Я не исполню своего предназначения, — очень тихо произнесла она. — И никто не будет уверен в богатстве грядущего урожая, и в сладости винограда, и в том, что вино будет добрым, без кислоты и излишней терпкости...
— Но для этого нам не обязательно совокупляться! Ты жрица, ты можешь Призвать меня — и я приду, и пробегусь по склонам, и станцую посреди виноградных лоз.
— Правда?
Дионис улыбнулся.
— Твои глаза, как темные звезды. Они черны, как обсидиан, но и ярки! Да, я благословлю лозы и вино. — Тут губы его сжались. — Но я не стану любить тебя перед ними, чтобы удовлетворить их похотливый вкус.
