— Увы! Мне не о чем рассказывать. В сравнении с твоей история Ториана — все равно что дорожная грязь в сравнении с цветущим лотосом. Во-первых, моя недолгая жизнь совершенно лишена событий, достойных рассказа, а во-вторых, мне далеко до тебя в умении строить повествование, не говоря уже о приятности голоса. Ты пришел из чудесных далеких стран, переполненный невероятными историями. Ты был свидетелем геройским подвигам и деяниям богов. Рядом с твоею павлиньей пышностью я покажусь жалкой гусеницей в грязи птичьего двора.
— Какое вдохновенное начало! — с искренним восхищением сказал я. — Молю тебя, продолжай!
— Ты так снисходителен! Мой точный возраст неизвестен, но мать часто говорила мне, что я родился год или два спустя после Великого Затмения, случившегося в Танге, — иногда она говорила так, а иногда — этак. Выходит, по моим расчетам, мне двадцать три или двадцать четыре года. — Он помолчал. — Нет, давай будем считать, двадцать четыре или двадцать пять.
— Твоя страсть к точности заслуживает уважения.
— Это мой пунктик. Ладно, продолжим. Назвали меня, само собой, в честь Ториана, почитаемого в Пульсте как бог истины. Второстепенный бог, честно говоря, но от этого не менее почитаемый. В день, когда мне исполнилось шестнадцать, я поклялся быть всегда достойным его покровительства и со свойственной мне в те годы юношеской горячностью пообещал вырывать у себя по зубу за каждое лживое слово, которое произнесу вольно или невольно. Конечно, здесь довольно темно, но, если хочешь, можешь потрогать пальцем…
Я заверил Ториана, что уже обратил внимание на великолепное состояние его зубов.
— Отлично. Так вот, родился я в маленьком городке, расположенном менее чем в трех днях ходьбы отсюда.
От вопроса, где он приобрел столь заметный акцент жителя Полрейна, я на всякий случай воздержался.
— Называется он Сессмарш. Жалкий городишко, со стенами из дерна и кирпича-сырца. Его покровитель, Уркл, добрый бог, но так стар и немощен, что, как говорится, мимо горшка промахивается. Короче, Сессмарш попал в вассалы Занадону Непобедимому, городу Майаны и Балора, которому и платит дань золотом и молодыми людьми.
Мой отец… — Его голос задрожал и прервался — эффект, которого я обычно стараюсь избегать, хотя ему он удался очень и очень неплохо. — Мне нелегко говорить об этом, Омар.
Я умолял его не впадать в отчаяние, ибо не имел намерения расспрашивать его о том, что ему хотелось бы сохранить в тайне. Разумеется, он отмел все мои возражения.
