Будущее героя-священника, внезапно потерявшего все, что его привязывало к жизни, автор даже не пытается предугадать: может, найдет в себе силы выплыть из мрака отчаяния, а может, совсем пропадет. Но всей композицией романа Крюкова оправдывает грешника, расстригу Серафима: за него молятся написанные им фрески, его милует Христос-дитя, о котором он слагает апокрифы…
Святые образы храма в Василе не трогали бы нас так сильно, если бы в них Крюкова не выразила истинно религиозное чудо: простой, малый, слабый человек силой веры дотягивается, дотрагивается до Бога. Боговдохновенность и дикая прелесть фресок отца Серафима говорят о чудесном слиянии, согласии высшей и человечьей воли. Самое сильное впечатление — фрески, представляющие евангельские сцены в зимних, русских обстоятельствах: Дева Мария на пне у заснеженного леса, сельское заметенное кладбище, куда пришла Магдалина искать тело Иисуса, наконец, — вершинное творение Крюковой — Пасха-ледоход, собравшая на Волге праздничную толпу людей и зверей.
То же оправдание и силу получают размышления отца Серафима о вере. Роман Крюковой, против любых ожиданий, завершает подборка настоящей религиозной публицистики — “Святая книга Серафима”, якобы переданная ей рукопись. Мне особенно запомнились эссе “Про Эдем” (о парадоксальном сочетании Божьего и зверьего в человеке) и “Про мою ересь” (о том, как отец Серафим благословил прихожанку любить всех богов). Это не богословие — голосом своего горячо верующего героя Крюкова оглашает самые болезненные и даже неразрешимые вопросы человека к церкви и Богу. “Надо”, “должен” — эти пустые для современного сознания слова наполняются чувством в мучительных, парадоксальных размышлениях Серафима. Его “надо” — это не приказ, а участие: трудно, знаю, а ты, родной, смоги.
Останется ли Елена Крюкова автором одного “Серафима”? Несмотря на то, что она пишет давно и автор не только многих стихотворных подборок, но и нескольких романов, мне трудно представить читателя, который бы воспринял ее творчество в полном объеме. Взять хотя бы близкий по теме роман “Юродивая”, вышедший в нижегородском издательстве “Дятловы горы”. Не хочется обижать автора, но не могу не сказать, что “Юродивая” производит удивительно отталкивающее впечатление — удивительно, потому что вроде бы скроена из тех же мотивов и изложена тем же высоким, возносящимся голосом, что и роман “Серафим”.
“Юродивая”, как это ясно из названия, повествует о человеке, порвавшем не только цепи социума, но и привязки к заботам и сюжетам общей жизни. Крюкова усугубила это изначальное затруднение тем, что перевела историю своей Юродивой в визионерский план: у героини много приключений, но большинство их происходит в иных мирах, видениях, фантастических ландшафтах. В отрыве от конкретного сюжета и психологической достоверности стихийности Крюковой было где разгуляться — потоки разлившегося многословия затопили ростки смысла. Эксплуатируется тема страсти: родство христианской любви и половой становится уже нестерпимым для человека и с верой, и со вкусом. Юродивая играет в рулетку, танцует канкан, одаривает телом монаха и бандита, да и любовь ее к Христу приобретает отчетливо физиологические черты. В представлении Крюковой фигура Юродивой сродни фигуре блудной Магдалины, прощенной за ее любовь к Христу, — образы Магдалины в “Серафиме” и Юродивой наделены одинаковыми чертами, это, в общем-то, один образ в двух разработках. Но зачем тогда возводить свою Юродивую к преданию о блаженной Ксении Петербургской? История ее обращения диаметрально противоположна судьбе Марии из Магдалы: Ксения была любящей счастливой женой, но ранняя внезапная смерть мужа переломила ее жизнь, и молодая вдова посвятила себя Богу. Психологический, философский и сюжетный потенциал образа блаженной Ксении велик, однако тут нужен и работник уровня Улицкой, который потратил бы много сил и времени на изучение контекста — прежде, чем “самовыражаться”. Отличительные же черты Крюковой, выигрышные в “Серафиме”: взвинченность чувств, стихийность, мистичность, песенность, — в “Юродивой” сыграли с писательницей злую шутку. И, боюсь, ответ тут один: стихия голоса Крюковой нуждается в прочных берегах — так, в “Серафиме” ее держали и житейские сюжеты (любовный, семейный), и конкретный образ — храма в Василе.
