Вокруг стояла такая тишина, царило такое спокойствие, что она невольно поддалась этому чувству покоя и погрузилась в свои мысли, хоть ненадолго. Ей вдруг показалось, будто на много верст окрест она одна-одинешенька. Никуда не надо торопиться, никуда не нужно бежать, тщетно пытаясь разрешить свои проблемы в борьбе с колючим и жестоким временем и все больше убеждаясь в том, что заботы — отнюдь не приятный гость в твоем доме.
У макового поля Яна Шути обычно шумно чирикали воробьи — черти сумасшедшие, прямо будто люди верещали! — сегодня же там не было ни одного. Повсюду стояла тишина.
Мгновенно испугавшись, она вдруг осознала, что уже давно на дороге, извивающейся между полосками полей и невидимой с их участка, не скрипело колесо, не звякала конская или воловья упряжь, нигде не слышался звук серпа или косы, не звенел колокольчик буренок, в эту пору всегда пасшихся у леса, и что все это, видимо, неспроста, неслучайно, потому что, сколько она себя помнит, никто тут еще от дождя не бегал. Охваченная тревогой, она вдруг почувствовала свинцовую тяжесть в ногах, которые вместе с башмаками утопали в кашеобразной почве. Уршуля старалась как можно быстрее извлечь из земли хотя бы мешок-другой картошки, потому что на поле в такое время так просто не выберешься. Ведь единственный взрослый человек в доме — это она, Уршуля. И ей нужно накопать картошки столько, чтобы хватило по крайней мере на шесть-семь дней, в течение которых она могла бы заняться чем-нибудь другим в хозяйстве. А ведь ей надо накормить и детей, и домашнюю живность, которая тоже хочет есть!..
Чтобы мешка картошки хватало надолго и не получалось бы так, что только начали — уже видать дно, она аккуратно отсчитывала картофелины и варила их в кожуре. Самый старший, Михал, всегда первым заглатывал свой паек и потом неподвижно смотрел на остальных детей — Пале, Петра и шестилетнюю Марчу. А Петр? Глядя на картошку, он всегда что-то быстро-быстро говорил, но это всегда означало одно и то же:
— Где же папа? Все нет и нет его. Если б он пришел, у нас было бы вволю картошки, иногда была бы и свинина, а то и дичь из леса.
Пале тогда срывался и кричал:
— Дармоед, ты только о своем брюхе и думаешь!
Пале был всего на два года старше Петра. В такие минуты Уршуля пододвигала Петру свою картошку и молча клала руку на его светло-каштановые волосы. Превозмогая себя, он отодвигал картошку и снимал руку матери с головы. В таких случаях он больше не смотрел на братьев и сестренку, а, уставившись в окно, делал, вид, что его ничто не интересует. Уршуля знала, что это стоило ему больших усилий — у него это было написано в глазах тем красноречивым почерком, который могла прочитать только мать.
