Он брал два стакана чая и выбирал столик, за которым ели плотно, но спешили. И смаковал по глоточку горячую, пахнущую кормозапарником коричневую водичку, ожидая, пока соседи уйдут и можно будет спокойно доесть оставшееся после них.
И в один малопрекрасный день, когда Саломатин, повернувшись спиной ко всему миру, вгрызся в ароматный, сочный шмат жареной колбасы, кто-то железными пальцами взял его за плечо и сказал ядовито:
— Приятного аппетита, гражданин!
Как этот сержант попал с железнодорожного на аэровокзал? То ли перевели на другой участок, то ли подменял кого? Саломатин не стал уточнять. Он проглотил то, что было во рту, запихал за щеку остальное и пошел. Сержант шел следом. Под козырьком входа покуривали двое. Одного Саломатин уже приметил: оперуполномоченный в штатском, он то пьяных выводил из зала, то раз компанию игроков на деньги прижучил.
Опер спросил:
— А это еще кто?
— Это старый мой знакомый, вокзальный бич. Сюда откочевал.
— Я не бич! — гордо возразил Саломатин. — Бич — это, как известно, английское «бичкомер» — береговой моряк. А я не моряк, значит, и не бич!
Второй курящий (его Саломатин посчитал дружинником или еще одним мильтоном в штатском) выплюнул окурок и дружественно сказал:
— Не чурайтесь этого имени, коллега. Вы — бич. Но не в вульгарном английском, а в возвышенном русском смысле этого слова. Не «бич», а «б.и.ч.», сиречь «бывший интеллигентный человек». Ведь мы с вами и есть бывшие интеллигентные, не так ли?
— Бывшие человеки, вот вы кто! — зло сказал румяный сержант. — Двигайте отсюда!
— Идемте, коллега. Здесь нас все равно не поймут и не оценят. На автобус тратиться не будем?
— Не будем.
— Правильно. Моцион полезен нам!
И они пошли по обочине дороги, рассказывая друг другу, как дошли до такой веселой жизни.
Собеседник Саломатина — его звали Эдик — винил во всем свое зрение, точнее, испорченное цветоощущение. Писал он вроде бы объективно и красочно. Но из краевой молодежной газеты, куда он попал по распределению после факультета журналистики Дальневосточного университета («Сообразите, коллега, что я, надо полагать, не последним в выпуске был, если получил направление не в районную дыру, а в амурский красавец Хабаровск!»), его через год вытолкнули «за предвзятость и очернительство», а из районной газетки в Тернее, куда он подался сменить климат, и того скорее. И с таким же точь-в-точь диагнозом.
Тогда Эдик обиделся. Он решил, что раз общество не способно оценить его дарование, он больше не даст обществу ни секунды своего времени и ни килограммометра работы.
