— Разве готовится новая война? — спросила подканцлерша.
— О, я об этом ничего не знаю, — ответил молодой человек, — но, судя по тем известиям, которые приходят из Запорожья и Руси, на трактаты с татарами и Хмелем не приходится особенно рассчитывать. Королева утверждает, что для Речи Посполитой требуется великая, славная, решительная победа, которая повергла бы в ужас хлопов. Между тем только воевода Иеремия пожинает лавры, а королеве хотелось бы увенчать ими короля.
Потом посмеялись слегка над управлением королевы, над покорностью короля, и Тизенгауз ушел, так как подканцлерше доложили о приезде каких-то панн из Литвы.
Король, который знал о частых посещениях Тизенгаузом дворца Казановских, каждый день расспрашивал его. И сегодня он спросил:
— Что? Наверное, был у подканцлерши?
— Как же, наияснейший пан.
— Что там делается? Утопают в блаженстве, — сказал Ян Казимир. — Этот подканцлер в сорочке родился. Что за женщина! Но как могла она выбрать такого мужа!
— Гм! — отозвался Тизенгауз. — Бог знает, не жалеет ли она уже об этом.
Король так и набросился на него, подстрекаемый любопытством.
— Что? Что такое?
Тизенгауз сначала отмалчивался, но в конце концов уступил настояниям короля.
— Подканцлер тиран, — сказал он, — хочет распоряжаться чужим добром, как своим собственным. Пани права, что не хочет уступать; все принадлежит ей.
— Разумеется! — воскликнул король с жаром. — Он ей ничего не принес. Это голыш! Но я ему не дам разыгрывать деспота!
Он погрозил пальцем.
— Наияснейший пан, всего лучше не мешаться в это дело; супруги поссорятся и помирятся, — сказал Тизенгауз.
— И нужно ей было этого подканцлера! — продолжал король. — Теперь от него не отделаешься. Тяжело ей будет с ним жить. Я отсоветовал; да, верно, он пустил в ход какое-нибудь колдовство или чары. Ведь у него от первого брака уже взрослые сыновья, а она свежа, как роза.
Тизенгауз усмехнулся. Разговор кончился. Пришли известия с границ, что Хмель, несмотря на присягу в верности, договаривается с турком о переходе всей Украины в его подданство. Но в Варшаве не все в то время верили в грозное значение казачества; большая часть относилась к нему легко. Все выливалось в одном выражении: «хлопы», — как будто оно означало слабость, а не силу.
Называли запорожцев варварами, и были правы, конечно; но это варварство соединялось с инстинктом, коварством, хитростью, присущими только диким народам. Борьба с казачеством уподоблялась поединку искусного бойца с невежественным силачом, причем дерущийся по правилам должен был оказаться побежденным, так как его противник знать не хотел никаких правил. Все движения были неожиданными, — оттого и отражать их было трудно.
