— Зачем вам? — испугалась Люба.
— Затем, что материалами, на ознакомление с которыми я когда-то брал разрешение чуть ли не в КГБ, теперь на рынке торгуют. Бери — не хочу. Надо спасать хотя бы то, что осталось.
— Но там же, наверное, опечатано, — сказала Люба.
— Было бы опечатано, на рынке бы не торговали, — резонно заметил писатель.
Вместе они отправились в институт и нашли научный отдел не только не опечатанным, а раскрытым настежь. Люба охнула, увидев выдвинутые ящики, разбросанные повсюду бумаги, кинулась собирать и складывать, чуть при этом не плача. Писатель в это время лихорадочно рылся в бумагах, что-то откладывал в сторону, что-то совал в принесенный с собой портфель. Они провозились допоздна и договорились завтра снова встретиться и продолжить. И поскольку на улице было уже темно, пришлось писателю-фантасту провожать Любу домой. У подъезда она вдруг набралась храбрости и спросила:
— Чаю не хотите выпить?
Он хотел. В маленькой кухне они сидели друг против друга, пили чай с молоком, и в какой-то момент Люба сказала совершенно спокойно, как о чем-то давнем, теперь уже неважном:
— А ведь я влюблена в вас была когда-то…
Писатель-фантаст оторвал воспаленный взгляд от пламени свечи, стоявшей на столе между ним и Любой, и сказал:
— Серьезно? Тогда… можно я у тебя переночую?
Ему не хотелось тащиться к себе через весь город пешком, по темноте…
Она никак не ожидала такой реакции на свои слова и была в смятении. Если бы он сказал, что тоже, хоть немного, хоть чуть-чуть ей симпатизирует или, что раньше не замечал и вот теперь только понял, что и она ему нравится… Но никаких таких слов он ей не сказал, просто остался, и все.
Это было впервые в ее жизни. Она не представляла, как ей себя вести, страшно стеснялась, не знала, куда деть руки, ноги, как лучше лечь, как встать, словом, была полной дурой и чуть не плакала от своей неловкости. Спасало ее только отсутствие света, иначе пришлось бы совсем худо. А тут еще коза, закрытая в кухне, мычит и мычит жалобно, протяжно… Утром, когда писатель проснулся, Люба уже сидела полностью одетая и издалека испуганно на него смотрела. Коза Машка лежала у нее в ногах и косила на писателя злым глазом. Тюд-чев попил чаю, погладил Любу по голове, сказал: «Коса у тебя красивая», — и ушел.
Они еще несколько раз заходили в научный фонд ФИКИ, и писатель-фантаст даже выкопал в груде брошенных на пол бумаг несколько с грифом «Совершенно секретно», а Люба в конце концов навела там порядок, заперла дверь на ключ и приклеила бумажку: «Не входить» — так, на всякий случай. Каждый раз после этого они отправлялись к Любе домой, она поила Тюдчева чаем с молоком, и он оставался. Ей не было с ним ни хорошо, ни плохо — от волнения, от неуверенности в себе и в том, что она хоть немного нравится ему, Люба просто не успевала ничего почувствовать. Продолжалось это недолго, ровно столько, сколько времени понадобилось, чтобы разобрать бумаги. А потом он исчез и больше не появлялся. Окольными путями Люба узнала, что он женат и дети есть, но с женой то живет, то не живет — в зависимости от своего творческого настроения. Люба погрустила немного и решила про себя, что если она однажды уже смогла забыть этого человека, то и теперь сможет, и надо радоваться тому, что было, а не горевать о том, чего нет.
