— Может, присядем и разберемся? — предложил Данилов, не отводя взора от гневных глаз Чернова. — Если словами не обойдемся, тогда можно будет перейти к более активным действиям…
— Присядем, — согласился Чернов и сел на стул.
Данилов удобно устроился на диване, демонстрируя поистине олимпийское спокойствие.
— Выкладывай свои претензии.
— У меня не претензии, — Чернов помотал головой, — у меня есть вопросы. Первый — зачем тебе понадобилось делать из меня идиота? И второй — что ты ей конкретно наплел?
— Давай я начну со второго вопроса. Я ничего не наплел, как ты изволил выразиться, а просто сообщил, что Зявкину стало лучше и что, скорее всего, его сегодня переведут в отделение.
— И обосрал меня с ног до головы!
— Чтобы совершить этот подвиг, надо иметь крылья и способности бегемота, — съязвил Данилов. — Тебя я вообще не упоминал, а вот племянница Зявкина выразила серьезное недовольство тем, как сильно ты сгущаешь краски. Я на это ответил, что мы обычно исходим из худшего, и на этом разговор закончился.
— А потом она набросилась на меня в коридоре и начала орать о том, что я садист, что я без всяких на то оснований пугаю родственников, что она сейчас пойдет к начальнику госпиталя… Что ты улыбаешься? Думаешь, я вру? Спроси у Ромы, при нем дело было!
— Верю я, верю. — Данилов сделал над собой усилие, чтобы перестать улыбаться. — Она и мне высказала нечто подобное. Только при чем тут я? Это твой персональный косяк — не умеешь правильно общаться с родственниками. Учиться, кстати, никогда не поздно.
— Это ты мне предлагаешь учиться общению с родственниками? — уточнил Чернов. — Мне? Человеку, который отработал врачом пятнадцать лет?
— Тебе, — подтвердил Данилов. — Но дело твое, если не хочешь, то можно и не учиться. Ко мне какие претензии?
— Претензии я уже озвучил!
— Виктор Владимирович! — Данилов перешел на подчеркнуто официальный тон. — Мне надо написать дневники и переводной эпикриз Зявкину. И вообще — я на работе. Если у вас все, то давайте на этом закончим, а то у меня от пустых разговоров голова болит.
Голова и впрямь стала тяжелой, и заломило в висках. «Ну и контингент у Константиныча, — подумал Данилов. — Дурак на дураке, и все такие гоношистые! Можно только посочувствовать!»
— Мне торопиться некуда, — ответил Чернов. — Пишите свои дневники, а потом мы продолжим.
«Ну ты, Витя, и дятел!» — восхитился Данилов.
Писать дневники в присутствии Чернова не было никакой охоты. Так ведь и сорваться можно, самообладание самообладанием, но держать себя в руках до бесконечности невозможно.
