Та медленно гладит собаку по спине и качает головой.
— К сожалению, нет. Место, Рони!
Овчарка снова ложится и поворачивает голову в сторону потока прохожих.
— Ты заболела? — спрашиваю я Туве и киваю на пакет из аптеки у нее в руках.
— Голова болит.
— Плохо дело, — говорю я, поскольку мне кажется, что она бледнее, чем обычно. Глаза усталые.
— Сейчас уже лучше.
Пия-Мария присаживается на корточки около Рони и обнимает ее. Затем смотрит на Криз.
— Везет тебе, у тебя есть собака, — говорит она.
Когда я проснулся, мой костер почти потух. Все тихо и спокойно. Так же, как минуту назад.
Сколько времени уже прошло? Я не знаю.
Силы покидают меня, хотя я стараюсь двигаться как можно меньше. Я отдыхаю, сплю, неподвижно лежу.
Скоро рассвет. Тьма приобрела серый оттенок. Почти как дым, словно кто-то курит в темноте.
Я вижу, как бархатная темнота ночи растворяется в серости, в серой слякоти.
Насколько красиво может быть в сумерках, настолько же неприглядным бывает рассвет. Ни красок, ни красоты, ни любви, одна лишь серость. Только серая гамма, все остальные цвета отсутствуют.
Может, земле нужно некоторое время, чтобы проснуться, поскольку все живое — птицы, светила, звезды и боги — тоже спали? Может, когда роса испарится, тогда краски высохнут, и вернут свои оттенки, и дадут жизнь новому дню?
А есть ли краски? На мгновение я вспоминаю, что кто-то мне об этом рассказывал. О красках.
Однажды вечером я сидел на вершине горы, солнце расплавило краски земли и неба, смешало голубое и красное, желтое и зеленое, пока все не перетекло в мягкую, синеющую темноту.
На этом все заканчивается. Больше ничего не помню.
Мне бы хотелось, чтобы этот серый день стал лучше. Я сжимаю руки и молюсь об этом. Я молюсь новым богам вместо прежних, покинувших меня и оставивших на этой горе.
