Война подходила к концу, и японская полиция в отчаянии шла на крайние меры. Они пытали меня так, что не описать никакими словами. И все же я терпел и не выдал ни одного из своих друзей. Сознание то и дело покидало меня, но я прилагал все силы, чтобы не дать им того, чего они так ждали. В конце концов, устав меня мучить, полицейские послали за моей матерью. Когда она приехала, мои ноги были такими распухшими, что я не мог даже встать. Двум полицейским пришлось закинуть мои руки себе на плечи и помочь мне добраться до комнаты свиданий.
Мамины глаза наполнились слезами еще до того, как она увидела меня... «Потерпи еще чуть-чуть, — сказала она. — Я постараюсь найти для тебя адвоката. Пожалуйста, потерпи еще, не умирай!»
Глядя в мое окровавленное лицо, она умоляла: «Я знаю, что ты хочешь поступить как лучше, но все же самое главное для тебя — остаться в живых. Что бы ни случилось, не умирай!»
Мне было так жаль ее! Мне ужасно хотелось воскликнуть «Мама!», обнять ее и громко разрыдаться вместе с ней. Но я не мог этого сделать, так как слишком хорошо знал, зачем ее привели сюда японцы. Мама отчаянно умоляла меня не умирать, но я мог лишь моргать ей в ответ заплывшими и залитыми кровью глазами.
Все время, пока я находился в полицейском участке провинции Кёнгидо, госпожа Ли Ги Бон, — хозяйка дома, где я жил, — приносила мне еду и одежду. Каждый раз при виде меня она начинала рыдать. Я утешал ее: «Потерпите еще чуть-чуть, ведь скоро все закончится. Японию ждет поражение, поэтому не надо плакать!» Это были не пустые слова. Бог давал мне веру в это.
После того как полиция освободила меня в феврале следующего года, я забрал все свои дневники из дома, отнес их на берег реки Хан и сжег, чтобы не навлечь из-за них беду на своих друзей. Если бы я не сделал этого, рано или поздно дневники попали бы в руки полиции и причинили бы много бед другим людям.
Мне было очень трудно восстановить здоровье после пыток. Довольно долгое время мой стул был с кровью. Но миссис Ли, хозяйка нашего дома, а также ее сестра помогли мне и выходили меня со всей искренностью и преданностью.
И вот наконец 15 августа 1945 года Корея освободилась от японской оккупации. Это был день, которого с нетерпением ждал каждый кореец, — день настоящего триумфа и радости! Отовсюду слышались крики «Мансей!», и люди размахивали флагами тхэгукки[11] по всему полуострову.
Но я не стал участвовать в празднике. Меня снедало черное отчаяние при мысли о том, какие ужасные беды вот-вот обрушатся на Корейский полуостров. Я заперся в чулане и погрузился в молитву. Вскоре моим страхам суждено было сбыться. Наша родина, едва освободившись от японской оккупации, была поделена надвое по 38 параллели, и Север оказался во власти коммунистического режима, отрицавшего Бога.
