Люди, на которых мы работали, порой выжимали из рабочих все соки. Чаще всего это были бригадиры, напрямую раздававшие рабочим указания. Они забирали себе 30% жалованья рабочих, и те ничего не могли с этим поделать, будучи совершенно бесправными. Эти бригадиры нещадно эксплуатировали слабых и заискивали перед сильными. Один из них так меня взбесил, что я однажды пришел к нему с парой своих друзей и потребовал, чтобы тот выплатил рабочим всю зарплату в полном размере.
«Если ты нанял людей, будь добр заплатить им все, что они заработали!» — вот что я сказал ему.
Он отказался, и тогда мы пришли к нему на второй и на третий день. Мы были полны решимости надавить на него и заставить сдаться. В конце концов, я ударил его, и он рухнул на пол. Вообще-то я достаточно сдержанный и неагрессивный человек, но если меня как следует разозлить, весь мой непокорный и упрямый нрав, оставшийся с юных лет, тут же вылезает наружу.
На сталелитейном заводе в Кавасаки были цистерны для хранения серной кислоты, и рабочим приходилось чистить их, залезая внутрь и сливая остатки сырья. Испарения от этой кислоты крайне токсичны, и человек не мог находиться в цистерне более пятнадцати минут. Но люди шли на риск и трудились даже в таких ужасных условиях, чтобы заработать себе на пропитание. Вот какой бесценной была еда.
Сам я постоянно ходил голодным, но все же следил за тем, чтобы пища не стала для меня самоцелью. Я чувствовал, что мне нужна конкретная причина для того, чтобы съесть ту или иную порцию еды. Обычно, садясь за стол, я спрашивал себя о причинах своего голода: «Я действительно усердно потрудился? Для кого я работал — для себя или на благо общества?» Глядя на рис в своей тарелке, я говорил ему: «Я съем тебя, чтобы набраться сил для еще более великих свершений, которые будут еще полезнее для общества, чем мои вчерашние дела». И тогда рис одобрительно улыбался в ответ. В такие моменты трапеза становилась для меня радостным таинством. Но если я чувствовал, что не могу произнести эти слова, я пропускал еду, каким бы голодным ни был. Вот и получалось, что я чаще всего ел раз или два в день.
Я ограничивал себя двумя приемами пищи в день отнюдь не из-за плохого аппетита. На самом деле, принимаясь за еду, я мог проглотить за один присест просто немереное количество. Однажды я съел зараз одиннадцать больших мисок пшеничной лапши, а в другой раз проглотил семь тарелок риса вперемешку с курицей и жареным яйцом. Но все же, несмотря на такой аппетит, я продолжал отказываться от обеда и до тридцати с лишним лет ограничивал себя двумя приемами пищи в день.
