Поздней весной родился мальчик. Петровна, несмотря на запрет Логина Андреевича, ходила на прииск к Газиле в больницу. Вернулась вся в слезах, черная, разбитая.
— Лошка! Отсохни мои руки-ноги, это Мишкин ребенок. И на татарина не похож совсем: светлый, глаза круглые…
— Утопить бы тебя, стару дуру, вместе с твоими татарами! — заорал Логин Андреевич.
Вечером Широковы сидели вдвоем, сочиняли Мишке письмо. Логин Андреевич вспотел, выводя каракули: «Мишка, пропиши все, твой ребенок у Газильки, а то не знаем, как быть…»
— Ты грубо-то не пиши, — советовала жена, — может, у них там начальство письма глядит.
Ответа не приходило. Широков свирепел.
— Ясное дело, чего он будет писать, раз это не его. Взвалили на парня!..
Газиля с сыном вернулась в барак. Первое время товарки ее хоть и сочувствовали, жалели, но все же как-то сторонились. Потом, словно привыкли, потянулись к маленькому Камилю: начал он ходить по рукам, тискали его, чмокали в теплые, покрытые пушком щеки, вязали ему чепчики, свивалки.
Если появлялся в бараке кто-нибудь из посторонних, то ему совали под нос ребенка, несмотря на жару, закутанного в лоскутное одеяло:
— Гляди, малый какой у нас! Летчик будет, Герой Советский Союз! Кругом свет летать будет!
Газиля улыбалась, росла в душе у нее надежда. Но упорно молчала, не сдавалась, когда хотели товарки допытаться, от кого мальчик.
— Зачем молчишь? Скажи, все в суд пойдем. Алимент требуем.
— Не хочу! — с несвойственной ей резкостью отвечала Газиля. — Свои руки есть…
— Ребенок на руках, как работать будешь? — не унималась старшая по бараку. — Давай к директору пойдем, малый понесем.
Но Газиля упорно молчала. Когда пришел срок выйти на работу, она взяла с собой в лес месячного Камиля.
— Нет, девка, так дело не пойдет, — запротестовал бригадир, — а если его лесиной пришибет или сучком стукнет, кто отвечать будет? Устраивай-ка его в ясли.
— В ясли нельзя! — испуганно сказала. Газиля. — Он маленький, в ясли молоко нет, а кормить шибко далеко ходить.
— Да его тут мошка съест.
— Сеткой накрою.
Когда Широков дознался, что Петровна потихоньку носит Газиле молоко и пышки, хотел было полезть драться, но Петровна вдруг решительно и сурово сказала:
— Ты своим гулеванкам, было время, не такими кусками таскал, я молчала. Много ли ты тот год косил, что молоком распоряжаешься? Забыл, как татарка мне пособляла, как копны из лесу на себе волокла? Ты лучше замолчи, а то вот грохну сковородником, плюну да совсем со двора уйду: пропадешь ведь, зарастешь и с голоду опухнешь!
