— Тебя показали по телевизору, бля! — радостно орет в трубку брат.
— Ты откуда? — спрашиваю я.
— Из Италии, — довольно отвечает он.
— Убил кого-то? — интересуюсь я.
— Обижаешь, — правда обижается он. — Отдыхаю. Прикинь, бля, врубаю телик, а там ты, в костюме, в Москве, грамоту какую-то, бля, получаешь.
— Премию, — морщусь я, — литературную…
— А есть разница? — смеется он. — Хотя ес…
— Денег мне не вручали, — быстро говорю я.
— Да? — спрашивает он. — Жалко. Ну все равно, поздравляю. Гордость семьи. Литератор ты наш херов!
— Спасибо, — говорю я. — Привет от Матвея.
— Се! — хохочет брат и вешает трубку.
Так что я еще котируюсь. С деньгами тоже все недурно: поток писем растет, и босс оказался довольно порядочным чуваком, хоть и уволил астролога. Я вожусь в земле, пытаясь понять, что чувствую. и вкратце рассказываю Оксане, что у нас да как. Вообще-то мы здесь с похорон первый раз. Если не считать того получаса, который я потратил, глядя как на могилу сыплют щебенку и льют цемент: когда устанавливали памятник.
— …постепенно мы полюбили друг друга, — говорю я Оксане, — и в этом чудо. Не в том, что я его полюбил, потому что, если уж честно, я его любил с первого дня.
— Ведь даже эгоисты могут любить, — говорю я.
— Может, ты этого не понимала, — объясняю я.
— Но я тебя любил. И его, конечно, тоже. Пусть ерничал, но любил, — говорю я.
Мимо проходит, улыбаясь, начальник какой-то гребанной молдавской политической партии. Ну, все. Репутация трахнутого по голове мне обеспечена: он явно удивлен тем, что я разговариваю с лейкой да могилой. Но мне все равно. Я подбиваю баланс.
— Почему я его полюбил? — переспрашиваю я.
— Потому что он мой? — спрашиваю я уже себя.
— Нет, — отвечаю я.
— Убирай дерьмо да вытерпи столько мук с неродным ребенком, и он все равно станет твоим, — говорю я.
— Дело не в крови, — решаю я.
— А в чем? — спрашиваю я.
— Может быть, в том, — говорю я.
— Что он полюбил меня.
— Это самое главное.
— То, что он полюбил меня.
— Я завоевал его доверие, — объясняю я.
— Доказал, что того стою, — киваю я.
— Стою доверия.
— Любви.
— Я доказал ему то, — формулирую я.
— Что, может быть, не успел доказать его матери.
— Тебе, Оксана, — обращаюсь я к ней.
— Доказал ему, что стою любви.
— И не успел доказать тебе, — говорю я.
— Что стою любви.
— Но я ее стою, — говорю я.
— И спасибо, что дала мне шанс доказать это, — улыбаюсь я.
— Пусть не тебе, но ему, — говорю я. И впервые за два года начинаю плакать.
Потому что только сейчас до меня доходит: увы, но я правда так и не перемолвлюсь словечком с ней. Никогда. Ее нет больше. Поздно. Все.
