Самосвал | страница 17
— …тридцать, тридцать один…
Считай, считай, мой горячо любимый друг. Сейчас, как, в принципе, и всегда, я в который раз понимаю: на самом деле я люблю только деньги. Правда, я хороший вариант стяжателя: я люблю их не как таковые, а за то, что они разгружают меня от забот.
— Семьдесят. Все!
Я расписываюсь в ведомости, получаю деньги, и мне даже хватает наглости не отказаться от чая. Вася все еще грустен. Безусловно, его ждут неприятности за то, что он не разрулил ситуацию без денег. Мне жаль его. С другой стороны, я могу только предполагать, сколько он взял у них на самом деле («этот проклятый щелкопер требует двадцать тысяч…»). Мне не жаль его. Оказывается, разводить компании на бабло куда легче и приятнее, чем я думал. Раньше я просто ленился так делать. Но рождение сына сделало меня разбойником с большой дороги, внезапно думаю я. После чего поправляюсь: рождение Матвея высвободило во мне этого разбойника, который был всегда.
— Что грустим, Вася? — хочется мне как-то развеселить и ободрить коллегу.
— Я понимаю, что вы стараетесь ради сына, — с неуловимым, но все же присутствующим акцентом, говорит он, — но приятно ли будет ему узнать, что его отец шантажист?
Я понимающе улыбаюсь. Если бы мне наступили на яйца, я бы тоже старался бить ниже пояса.
— Не думаю, — подыгрываю я, грустно покивав, — не думаю, что сын обрадуется… Единственное, что может облегчить его страдания, так это…
— Что? — заинтересовался Вася.
— …то, что его папа-шантажист вымогал деньги не у порядочных людей, а у воров, — заканчиваю я. — Может, он даже будет мной гордиться?! Я ведь благородный. Как Бонни и Клайд.
— Какая разница, против кого совершено преступление, главное, оно совершено…
— Знаете, Вася, какой лучший способ не попасть в скандал с девками в бане?
Он вопросительно смотрит на меня.
— Просто не ходить в баню с девками, — объясняю я.
Треплю его по плечу, жму безвольную руку и выхожу на улицу. Выпрямляю спину и иду, холодно улыбаясь каким-то своим мыслям. Я спокоен, я холоден, я зол, я ад и пламень.
Еще и коляску летнюю куплю.
«Дорогая Мария!
С чувством непередаваемого изумления и, я бы даже сказал, предвкушения я увидел ваше письмо на своем рабочем столе. И пусть в нашу эпоху, эпоху интернета и передовых технологий, нет уже старых добрых писем, начертанных гусиным пером, с каплями чернил, упавших на бумагу, пока корреспондент сидел, задумчиво глядя куда-то поверх старинного дубового стола… Пусть голуби перестали быть почтовыми, а письма для нас теперь — набор цифр в недрах этих изумительных механизмов, компьютеров
