— Ты имеешь в виду, что он обидится на то, что я не сумел отказаться от него, как от недостроенного дома: жалко бросать, потому что начал же? — переспрашиваю я себя.
— Ну да, чувак, — отвечаю я себе. — Именно об этом я тебе и толкую.
— Знаешь, — говорю я.
— Только будь со мной честным! — говорю я.
— В смысле, будь с собой честен! — улыбаюсь я.
— Так или иначе, будь честен! — прошу я.
— Хорошо, — соглашаюсь я.
— Мне кажется, ребенка это не затронет по той причине, что… — рассуждаю я.
— Во-первых, я ему ничего не скажу. Никогда, — решаю я.
— Ты сможешь? — спрашиваю я.
— Конечно, — заверяю я. — Никогда не проговорюсь.
— О'кей, — говорю я. — А во-вторых? Ты сказал «во-первых», что тогда «во-вторых»?
— Во-вторых, — задумчиво припоминаю я.
— Во-вторых, но это больше касается даже не его, а тебя, то есть меня, — медленно говорю я.
— Ну?.. — подгоняю я.
— Если ты замерзаешь, какая разница, по какой причине тебе дали свитер и ботинки? Допустим, ты был бродягой и умирал, а тебе дали теплые вещи только потому, что это рекламная акция. Да, они отпиарились, но и ты, получается, выжил, — формулирую мысль я.
— Ты имеешь в виду? — зависает надо мной мой вопрос.
— Примерно это, — киваю я.
— Я имею в виду, какая разница Матвею от того, по какой причине я оставил его с собой, — объясняю я.
— Главное, у него будет отец, — резюмирую я.
— И это главное, — соглашаюсь я.
— Точно, — говорю я.
— Бинго! — восклицаю я.
Матвей покряхтывает, но уже благодушно.
Этой ночью он еще не спит, но я чувствую, что это по инерции.
Он просрался, и я доволен. Просрался?! Господи, да из него било, как из фонтана! Мне даже на рубашку попало.
— А-а-а-а-а, а-а-а-а, — говорит он, но уже не натужно, я бы даже сказал, игриво.
— Не нуди, нудятинка, — говорю я, прихлебывая кофе. — Разнудись, отнудятинка.
— А-а-а-а, — удивленно переспрашивает он.
Кажется, мы оба смеемся.
Дураки прыгают в бассейн сразу и с визгом, стонами, а также другими не приличествующими мужчинам звуками, постепенно начинают тренировку. Я опытен, поэтому первые десять минут стою под душем, делая воду все горячее. Когда уже на меня льется кипяток, я перекрываю душ, и совершенно спокойно захожу в бассейн. Даже радуюсь прохладной водичке. В пять часов утра, как обычно, никого. Вообще-то раньше я ходил сюда в девять. Оксану это всегда раздражало: для нее и девять было рано. Куда ты собрался, что тебе не спится, недовольно бурчала она, а я целовал ее пятку — остальное-то было под одеялом — и шел плавать. Сейчас приходится тренироваться раньше, потому что к семи часам я уже должен быть дома. К этому времени Матвей просыпается, заспанная соседка, которой я плачу пятьсот леев за эти утренние полтора часа три раза в неделю, передает его мне, и, умиляясь — я привык ко всеобщему умилению, как раньше ко всеобщей же ненависти, — уматывает в свою квартирку.
