— Вот ее надо лечить, ее! — узкий и длинный палец Инны тыкает в Нюру, которая снова занята ерундой: выбирает из урны банановую кожуру и обсасывает.
С ногтей Инны еще не сошел лак, которым она мазала ногти до того, как попасть сюда. Впрочем, ногти остригли в приемном покое. Беспокое…
— Нет, — говорит Жанна и улыбка оживляет, расцвечивает ее губы. Она запросто улыбается, и улыбка не портит, не червивит лица, как у большинства здесь. — Ее не надо лечить. У нее стоит полечиться. И поучиться.
— Поучиться — чему? Жрать собственную рвоту?..
— Возможно, — говорит Жанна.
Кажется, здесь вообще никто ничем не болен. Может, они, эти люди, просто такие. Сами по себе такие они, и все. И что же тут теперь делать? Если такими им легче жить. Может быть, это и есть их способы жить, стратегии выживания. Попробуй поживи в таком мире, как наш. Почему бы и не подобным образом? Это очень даже умно: быть безумным в настоящем мире. И надо стремиться быть подобным среди подобных. Кто-то еще из античных философов говорил…
Разговор внутри продолжался, и был громче, чем внешний.
— Неужели ты думаешь, что я трушу? — спрашивал железный женский голос. — Неужели ты полагаешь, что я боюсь оставаться здесь одна? Нет, я боюсь, что это они здесь останутся на веки вечные. Для того, чтобы увести кого-то отсюда, нужно благословение свыше. Но не с шестого этажа пятиэтажного дома.
— А завтра я хочу все же вернуться сюда, — звучал другой, усталый. — Ведь мы с тобой еще не определились с местом для аквариума. И ты единственный человек, который может указать это место. Я там, снаружи, быть устала. А здесь хорошо: все время колют что-то. Только ноги одеревенели.
Пока тут еще пусто. Никого. Только Инна, Жанна, Нюра. Что ж, я-то, по крайней мере, всех отпустила. Это не от меня зависит, что они здесь. И на том спасибо. Счастье, что ты не можешь нести ответственности за других.
Правду я уже сказала. И ничего уже страшного не случится, если выпьешь немного маленьких желтых, красных и синих, разноцветных, — одним словом, таблеточек. Может, они помогут тебе успокоиться, и, во всяком случае, ты уж точно выспишься этой ночью. А ты ведь хочешь выспаться, не так ли? И потом, разве можно умереть, если ты уже однажды умер?
— Но я-то не умирала, — возражала я голосу. — Правда, я уже почти забыла, что такое сон, но — самое время напрячь память и вспомнить, как следует, в красках. Кажется, я так утомилась, что не в состоянии буду сделаться ему подругой. Мой бедный друг, что они с нами сделали?
