— Все равно куда, только отсюда. — Валентине внезапно стало очень весело, как будто она сбежала с нудного урока, и впереди несколько абсолютно свободных часов, которые можно занять, чем хочешь.
Они свернули налево, хотя могли бы свернуть и направо, и пошли — вскоре их всосало в мерцающую зеленым и желтым глубину привокзального подземного перехода, медленного и нудного, как лекция по теории множеств. За очередным поворотом этого недокомпьютерного квеста они увидели, что у стены, источая тошнотворный запах, спал сверток тряпья с человеком внутри. Валентина остановилась.
— Пойдем, — Иван дернул ее за рукав, но она вырвала руку:
— Что это за день — все хватают меня за одежду?
— Очень нужна ты, хватать тебя, — пробормотал Иван.
Валентина наклонилась к свертку:
— Эй, ты!
Смесь винных паров и вони давно немытого человеческого тела шибанула ей в нос, но она не отстранилась:
— Эй, ты! Вот сволочь, разлегся здесь… Ты как вообще, в порядке, нет?
— Чего?
— Ой, бомжа не видела, что ли? Брось его, пойдем, — повторил Иван.
— Ты что, не понимаешь — человек сидит на бетонном полу. Эй, ты!.. Скажи, ты чего-нибудь хочешь?
— Отвянь, — просипел сверток.
Валентина вынула из кармана, что нашлось, темная рука с синими ногтями проворно вынырнула из вороха и сейчас же, схватив бумажки, нырнула обратно. Человек завозился, усиливаясь подняться, задвигался прочь от них — как бы не отобрали.
Мы с Егором уже стояли на лестничной клетке, сильно припахивающей котами. В сумеречном свете полуобморочной люминисцентной лампы, внутри которой что-то дребезжало из последних сил, был виден пролёт: верхняя половина стены побелена, нижняя покрашена в темно-зеленый — когда-то здесь любовно вычерчивали диагональную линию, разделяющую темное и светлое, потом покрывали всё более небрежно новыми слоями краски, и линия превратилась в кривую, скачущую, пьяную кардиограмму. А потом и красить подъезд прекратили. Что с ним возиться. И белое уже не так четко отделено от черного. И мы уже плохо различаем добро и зло.
Лязгнул ключ в замке, будто клацнула пасть сторожевого животного, и мы вошли в квартиру. На полу в прихожей скопилось не меньше дюжины пар обуви, будто здесь живет забывчивая сороконожка, и снова было темно, несмотря на щебечущее лето на улице — мы забирались в берлогу, где происходили кафкианские превращения.
В квартире стоял затхлый душок от невымытой посуды, вдобавок не оказалось горячей воды. Хозяйка с дочерью (вроде бы у нее есть дочь) съехали на летнюю дачу. Егор договорился, мы решили оплачивать жилье. Чтобы ей было, куда вернуться. Если, конечно… Кто-то вернется.
