— На.
Рассмеялась:
— Ты очень галантный.
— Выходи за меня замуж.
Серьезные сдвинутые брови.
— Спой что-нибудь, пожалуйста.
— А что?
— Ну, ты же пел вчера.
Мисяць на неби, зироньки сяють,
Тихо по морю човен пливе.
В човни дивчина писню спива-а-е,
А козак чуе, серденько мре…
Голос у него был — трезвый — чистый, высокий. Протяжная мелодия струилась над водой, витала в ветвях, уносилась в небо…
Мы просидели, почти не разговаривая, на берегу часа три. Несколько раз он принимался петь, но ни одной песни не знал наизусть до конца:
— В мене мати пое, я тильки подпеваю. Вона хороша, але сама не уявляет, шо робит. Ну да я тоби казав…
Налетел ветер, набежали тучи, засобирался дождь. Мы встали.
— А придешь завтра?
— Завтра…
— Приходь. Я визьму у матери зошит, вона слова писень уси туди записуе. А у вас в России есть якись песни, романсы?
— В твоем возрасте, — нравоучительным тоном заметила я, — у нас в основном слушают рок. Или электронную музыку…
Он вспыхнул, повернулся и зашагал по траве, не оглядываясь.
7
Мерзли ноги. У меня не было с собой носков. А если бы и были, их бы отняли в приемном покое так же, как и всю одежду, кроме нижнего белья. Лифчик бы тоже сняли. Чтоб не повесилась?..
Они надели на меня куртку, еще было одеяло — в него санитары завернули, связанную, обессилевшую. Так понесли, при ужасе присутствующих, под взглядами сидящих у подъезда чужих бабулек, непонятный кулек в синюю машину скорой психиатрической помощи. Сопровождал меня почему-то Егор. Может, он был наиболее трезв? Зрачки у него были нормальные. На каталке распеленали. Я лежала, глядела в окно, и больше не кричала. Молча сняла с шеи бело-голубой дешевенький крестик и серебряный медальон с тонким изображением ангела-хранителя — на одной цепочке — отдала Егору. Все равно бы забрали.
Он тотчас надел и крестик, и медальон.
— Я, кажется, досмотрела свой сон, — сказала я ему. — Помнишь, ты рассказывал о своем многосерийном сне? У меня тоже был такой. Так вот, вроде бы, я его досмотрела.
— Однако ты сделала это как-то уж очень всерьез. Зачем так?
— Это не я. И вообще, у меня такое чувство, как будто я умерла. Ты помолишься за меня?
Он кивнул. Отвернувшись, стал смотреть в окно. Да меня и саму утомил этот длинный разговор. Казалось, он начат был давным-давно, и я все время невольно ожидала его продолжения, как продолжения и, главное — главное! — завершения всех разговоров. Я бы ждала этого завершения всю жизнь, потому что человек ведь ждет конца, он не верит в него, отрицает его, но все время поджидает. Только так и возможно ждать: не быть уверенным, что ожидаемое произойдет — это ведь и есть свойство ожидания. В противном случае ты уже не ждешь, а просто знаешь, что нечто обязательно произойдет. Однажды, вероятно, в жизни каждого произойдет завершение всего, но мы ждем не этого завершения — мы ждем завершения в нашей общей жизни, в моменте, который мы все разделим, который будет нашим общим, а не чьим-нибудь. Завершение встреч и разговоров ради одной
