— Двадцать один, — зачем-то вслух говорю я.
— В сумме оно дает три. Двадцать один — троица: Бог-Отец, Бог-Дух и Бог-Сын, — насыпает гороху маленькая бойкая старушка, ее, кажется, зовут Татьяна. Впрочем, может, и как-то иначе. Она лепечет без умолку, мелет тонкую муку своего застарелого бреда, а если вызвать ее на разговор, потешает окружающих своими нелепостями. — Третий курс богословского факультета!.. Почему Бог-Сын выражается числом «один»? Потому что один спустился к людям. Почему Бог-Отец и Бог-Дух — число два? Потому что без Сына они неполны.
— Ладно, ладно, Таня, — останавливает Жанна. — Тут тебе кто угодно это расскажет. Вон Иру спроси.
Ира ничего не говорит, она только мычит. Она так тяжело больна, что мало похожа не только на женщину, но и вообще на человеческое существо. Больше всего она смахивает на вставшую на задние лапы свинью, которую начали претворять в человека, но забыли, остановились на полпути. Хотя на деле она, вероятно, пережила обратную метаморфозу. Тяжелый подбородок, маленькие осоловелые глазки, необъятная ширина тела под всегда распахнутым халатом. Здесь, в большинстве, люди не рождались такими — а становились. То есть в общем переживали период именно становления, как ни относись к нему. И по-своему это, может, даже и гармонично.
Безумие — это, может быть, просто бедность. Просто неспособность и невозможность получить то, что и так тебе принадлежит, понять ясное, увидеть светлое, вкусить терпкое. Анемичность души.
Огромная дыра в ночнушке, сквозь которую проглядывают рыхлый белый живот и вялая тяжелая грудь. Может, Ира и не ведает о существовании этой дыры. На голове короткая щетина — на той неделе подстригли, потому что обнаружили вшей. Я не знаю, что с ней случилось, и про девочку-сироту придумываю, конечно. Здесь, впрочем, все обо всех всё знают, а что не знают, то, значит, и знать не стоит.
— Я хотела бы попросить тебя дать и мне прочитать этот акафист, — говорю я Жанне.
— А ты проще выражайся. Дай, мол. И дам.
— Дай, пожалуйста.
— При одном условии: покури со мной.
— Ну, давай покурим. — Я присаживаюсь на корточки. — Но тогда я уже не буду читать.
— И правильно. Не надо соблазняться светом, когда все вокруг лежит в грязи. Будь со своими людьми, не уходи от них далеко.
— Где ты этого набралась?
— В московском метро, где же еще!..
— А я не могу вспомнить, — вступает Инна. Она входит и брезгливо морщится при виде Иры. — Не могу вспомнить, девочки, какая следующая станция после «Пражской»?
