— Слушай, а как поживает профессор? — спросила Валентина.
— Какой профессор? — удивился монах Нектарий.
— Да, извини… Что-то меня отвлекло.
Под низким, мрачным клубящимся небом — ну точно «Матрица» — монах Нектарий и Валентина шагали в храм Высокопетровского монастыря. Не так вместо старой кирпичной стены выстроили новую, которая глаз уже не радовала, но что представляет ценность старины для одних, для других еще не утратило своего назначения. Быстро и неуклонно прежняя Москва отмирает — она всегда отмирает, сколько живет, отмирает и отмирает, а умирать насовсем, похоже, не собирается.
— Так же и с Россией: мы потеряли, мы потеряли… Каждое новое поколение ее теряет, а ей хоть бы хны. Ничего с ней не делается, — заговорила Валентина снова в ответ своим мыслям.
Монах Нектарий взглянул на нее молча. Он слушал ее, и вместе с тем ум его был занят, и Валентина поняла, что он про себя читает. Очень тянуло спросить, освоил ли он уже технику непрестанной молитвы? Но это, конечно, все равно как у индуса интересоваться, к какой касте он принадлежит. Нет, не стоит…
— Слушай, а ты уже получил навык непрерывной молитвы? — спросила Валентина.
Он еще раз улыбнулся. Улыбается и улыбается, прямо как не в Москве живет.
— Валя, — увещевающее проговорил монах Нектарий, — ну что тебя занимает, а.
Будто не о молитве спросила, а сколько он каши ест на завтрак.
— Мы о тебе тут говорили с Мощенской, помнишь Лотту? — пробормотала Валентина и поморщилась при воспоминании, при каких обстоятельствах и что говорили. — Господи, грех-то какой…
— Да уж, — кивнул он, как будто знал о том разговоре.
— Я вообще… погрязла… Прямо чувствую, как давит. И это не что-нибудь, в чем можно покаяться, понимаешь? Не что-то конкретное, — так, всякая ерунда.
— Ну, как же не конкретное.
— По мелочи. Вот что скверно. Женское всё такое, знаешь. Как репей.
— Ну а тебе если грех, то нужно ребенка замочить, не меньше, да?
— Максим! — вырвалось у нее. — Что ты говоришь?
— А что такого? Обычное, кстати, сейчас дело. Да может и не только сейчас, всегда. Знаешь, как зубы почистить.
— Тебя, что ли, рукоположили? — спросила она, пораженная неожиданной догадкой.
— Да.
— Ну, поздравляю! Давно?
По лицу его просквозила гримаска, как будто боли — мимолетно нахмурился, глядя непроницаемыми глазами в конец Малой Дмитровской, как в вертикальный колодец.
— Недавно.
— Понятно. Да… Это что-то новенькое… Но знаешь, я, наверное, к тебе на исповедь не пойду.
