— Скоро, скоро уже, — успокаивали некоторые — Недолго мучаться осталось.
Но мучения продолжались, а «трояк» терял свою силу. Их вызывали всё чаще: через день, каждый день. Однажды они отказались делать ему укол.
— Не буду колоть, — строго сказала старшая, распрямляясь от его мокрого белого лица — Я ему стану колоть, а он у меня на игле умрёт. Хотите, сами уколите, препарат я дам, мне не жалко.
Мама не умела колоть, уколола бабушка. Уколола и пошла пить «корвалол».
Но врач «Скорой помощи» ошиблась. Дед не умер в ту ночь. И на следующую не умер. К исходу третьих суток Иван Андреич разбудил их каким-то тихим бормотанием из-за стены. Они поднялись втроём, Митя, мама и бабушка, не спеша оделись. Будто знали, что можно не спешить — слишком ровным было бормотание, слишком странным.
Митя с бабушкой остались в дверях, мама зашла к нему — и он тут же ворчливо её окликнул:
— А! Вот и ты! Я жду, жду.
Не было никаких болей — лицо его впервые за многие дни разгладилось, не белело пронзительно в ямке подушки. Он сел на кровати. В глазах играли искорки, и в голосе сквозь хрип пела труба.
— Иди, иди сюда, — позвал он, и мама подошла — Садись.
Мама села к нему на кровать, Иван Андреич подмигнул ей и сказал:
— Ты уже знаешь, что Раскат вернулся? Что я говорил?!
Она молчала, схватив себя за горло, всё ещё не веря, всё ещё с надеждой всматриваясь… Всматривались, щурясь на бледный свет ночника, и Митя с бабушкой. Но случилось именно это. Дед хлопнул ладонью по скрипнувшей кровати, рассмеялся и сказал ещё что-то, но беззвучно — забыл зажать трубку. Спохватившись, зажал её, выпалил со смехом:
— У сучки течка должна начаться. Знает, шельмец, когда придти! Чует!
Взахлёб он рассказывал ей про собак, про собачью жизнь, про собачьи хлопоты, про то, какие они разные — по характеру и по привычкам. Про глупых и умных, про шавок и профэ́ссоров. О некоторых деталях физиологии он рассказывал с простотой и бесстыдством сельского ветеринара. Никто никогда и не подумал бы, что дед знает о собаках так много… Мама сквозь слёзы пыталась успокоить его, уложить в постель, предлагала вызвать «Скорую». Но он отмахивался, нетерпеливо её перебивал, хватал за руки — спешил рассказать ещё.
В подъезде что-то происходило. Какое-то движенье.
Из-за входной двери послышалось подвывание, сначала тихое, нерешительное. По двери чтото чиркнуло — раз и другой раз. Иван Андреич рассказывал, рассказывал. Вдруг умолкал, вскидывая голову на эти звуки, требовал, чтобы мама немедленно впустила Раската: обидится ведь, уйдёт. Уйдёт, ищи свищи потом в чистом поле! Мама позвала: «Митюша, иди сюда, мне страшно». Но Митя остался в прихожей. К ней пошла бабушка, а он сидел на полу напротив двери и слушал, как там всё прибывает и прибывает — как скулят, урчат, воют, настойчиво царапают дверь и отрывисто огрызаются друг на друга…
