— Сань, до чего всё обрыдло!
— В части хуже будет.
В тот день его отправили патрулировать в паре с Лапиным.
Развод проходил в привычном для второго взвода месте, в боковом тупичке, где когда-то они справляли свой пир мародёров — между стеклянной стеной актового зала и глухим бетонным забором, плотно засаженным кустами сирени.
Голосу Кочеулова было здесь тесно, он гремел как медведь, застрявший в бочке. Но всё-таки казалось, сегодня взводный старается говорить потише, усмирить свои медвежьи децибелы.
Солдаты озабоченно скользили взглядами по низкому небу.
Небо лежало чёрным опрокинутым озером. Спокойное. Опасное.
— Задача — пресекать возможные конфликты на национальной почве. Но череп обнажённый под твёрдое не подставлять, череп беречь, — говорил Кочеулов — Доложат мне, что видели вас без касок, будете в них завтракать и обедать. Всё. В патруле Вакула за старшего. Всё понятно?
— Так точно, — вздохнул он, картинно покосившись на Лёшу.
Мол, повезло как утопленнику — с этим в патруль идти. Дело считалось опасным. (Нужно же было хоть что-то считать опасным на этой вязкой как болото, далёкой от эпицентра территории.)
…Они встали как обычно с командой «Подъём» и тяжёлыми пинками в дверь — по три в каждый номер — а между крышами уже колыхалось это чёрное, мокрое. Было тихо. Воздух мочил лицо как влажная тряпка. Вот-вот… Но прошёл час, и полтора часа… (Лучше б уж ливануло, тогда бы плащи выдали, а так отправят без плащей, а потом, когда всё-таки ливанёт, они промокнут насквозь, до хлипкой солдатской плоти, и тов. военврач будет лечить их половинками аспирина.)
— Для выполнения поставленных задач — р-разойдись!
И они разошлись — кто отправился на бэтэре в караул, кто спать после караула, кто в актовый зал, дежурить-дремать в креслах.
— От, бля, ливанё-ёт!
— Да, влупит так, что мало не покажется.
— Ох…ть, какое небо!
— Слушай, я однажды е…л одну вьетнамку, так у них сезон дождей…
Митя с Лёшей молча двинулись по пустой длинной улице, плавным изгибом тянущейся до самой окраины. Митя впереди, Лёша чуть сзади. Через пару кварталов пошли рядом, почти соприкасаясь плечами, но всё так же молча, врозь. Митя сразу снял каску, которую предписывалось носить нахлобученной на шапку, вторым этажом — неудобно и выглядит так, будто надел на голову гриб. Повесил её за ремешок на пояс, теперь она с каждым шагом хлопала его по бедру. Лёша остался как был, ему всё равно, как он выглядит.
Хоть и вздыхал, демонстрируя своё недовольство, Митя, на самом деле ему было легко с Лапиным. Можно сутулиться, не расправляя, как это положено всякому мо́лодцу-самцу, крепкую грудь. Можно — как он, расхлябано и безвольно — шаркать подошвами. Так ведь гораздо легче ходить в стоптанных болтающихся сапогах. Так гораздо легче — нести расслабленное, не втиснутое ни в какую маску, лицо. Ставшее почему-то очень похожим на Лёшино, студнем стёкшее по скулам бесцветное Лёшино лицо. Легче — но в этой лёгкости провал. Падение. Как в оторванном листке, как во всём вокруг.
